Темная сторона души
Шрифт:
– Будешь еще чужих дочерей портить, а? – Наклонился к Копушину и тряхнул его за плечо. Родион взвизгнул и съежился. – Будешь?! Заморыш гнилой. Тьфу!
Василий сплюнул куда-то в сторону, повернулся и вышел, громко топая по полу. Родион постонал еще немного на полу, затем попытался приподняться. Наконец ему удалось встать на ноги, доковылять, ощупывая свое тело, до кровати.
– На помощь! – слабо воззвал в пространство Родион, чувствуя, что жизнь вытекает из него.
Господи, зачем он связался с какой-то деревенской дурой?! Хотел легкого секса и простых развлечений?
«А ведь с них станется заявление в милицию написать…» – в ужасе сообразил Копушин и опять застонал, на сей раз от страха. Нужно срочно уезжать отсюда! Его били в Игошине уже два раза. Два раза!! Второй раз до крови! Над ним глумились!
Смыв с лица кровь, Копушин кинулся собирать вещи. Он допускал, что папаша может вернуться второй раз, а может, и третий. «У нее и брат есть, – запоздало вспомнил Родион. – И дед!» Представив себе Василия Балукова, помноженного на три, Копушин стал бросать вещи в сумку с удвоенной скоростью.
Он так торопился, что чуть не забыл свою рукопись, лежащую на стуле. Родион сделал шаг к ней и остановился, пораженный до глубины души. На верхнем листе красовался гнусный плевок Василия Балукова.
«Я их всех убью! – пообещал себе Копушин. – Только потом».
Он протер рукопись тряпкой, попавшейся под руку, сунул ее в сумку и стремительной рысцой выбежал из дома. Он пробрался огородами, потому что панически боялся идти по деревне, и через десять минут только кривая тропинка, проложенная среди зарослей крапивы на участке Марьи Ковригиной, говорила о том, что здесь пробежал будущий великий писатель Родион Копушин.
Утром Маша проснулась, чувствуя себя совершенно выздоровевшей. Костя, вечером настоявший на том, чтобы их кровати сдвинули вместе, около полуночи вскочил и принялся двигать кровать обратно.
– Костик, ты что? – испуганно дернулась Маша, тотчас проснувшись. – Что случилось?
– Ты храпишь! – прошипел мальчик, толкая кровать в сторону. – Я все время просыпаюсь!
Маша рассмеялась, помогла ему передвинуть кровать на прежнее место и спокойно уснула до утра.
Как ни странно, утром состояние Вероники заботило ее больше, чем вчерашний кошмар, который казался теперь именно кошмаром и ничем иным: плохим, страшным сном, который следовало просто выкинуть из головы. Она помнила Лесника, просившего ее проснуться, и появление убийцы так естественно вписалось в ее сон, что было сложно провести границу между сном, в котором оставался Лесник, и явью с Кириллом Балуковым. Она и не проводила. Но вчерашнее неожиданное и спасительное появление Кости – перепуганного, готового расплакаться, с арбалетом в дрожащих руках – было точно тяжелой явью.
Но сам Костя чувствовал себя превосходно и готов был повторять по десять раз, как он застрелил кровавого убийцу, покушавшегося на его маму. К завтраку Маше надоело его безудержное славословие самому себе, и она пригрозила, что отберет арбалет, если Костя сейчас же не переведет разговор на какую-нибудь
– Тетя Вероника утром плакала, – мигом сообщил сообразительный Костя, зная, чем можно отвлечь мать.
Маша и в самом деле задумалась, и Костя тут же утащил свою игрушку. Стрелы он теперь постоянно носил с собой – на всякий случай.
«Начинается… – думала Маша про Веронику, стараясь прогнать нарастающее раздражение. – Нормальная жена поговорила бы с мужем, прямо спросила: „Ты убил, милый?“ Вот и решились бы все ее мучения. Но Вероника из другого теста. Она, даже если и поговорит, все равно после начнет мучиться: „А вдруг он мне неправду сказал? Вдруг решил меня пощадить!“
Из коридора послышались шаги, и появилась сама Вероника – бледная, но аккуратно причесанная и улыбающаяся.
Раздражение Маши исчезло так же быстро, как появилось, и его сменила острая жалость. «Что я ее ругаю? – спросила себя Маша, рассматривая опущенные плечи подруги. – Они с Митей и правда совсем из другого теста. Если бы у меня была такая мать, как у Вероники, и ее бы кто-нибудь придушил, я бы ему спасибо сказала. А для Вероники это страшное преступление. И главное – упаси господь, чтобы виноватым оказался ее муж. Наверное, так, как она думает, – правильнее. Нравственнее».
– Держи, – Вероника поставила перед Машей стакан с пенящейся жидкостью. – Ты температуру утром мерила?
– Тридцать семь, – отчиталась Маша.
– Выздоравливаешь, но пока не выздоровела. Пей лекарство, Маша. Милая моя, ты такое потрясение пережила… Я полночи не могла уснуть. – Вероника села напротив и погладила Машу по плечу. – Совсем у меня нервы сдали: даже расплакалась утром, как подумала, что этот… – голос ее задрожал, – …что Кирилл собирался с тобой сделать. Выпей лекарство. Ты не беспокойся, все будет хорошо. Я же вижу, что ты беспокоишься. Не надо, милая моя.
Маша смотрела на нее с выражением, которое Вероника не могла понять.
– Ты что? – удивилась она. – Машенька, что ты так смотришь?
– Ничего. Просто так.
Маша, морщась, выпила противное лекарство, и Вероника тут же перехватила у нее стакан.
– Ой, – удивленно сказала она, бросив взгляд в окно. – К нам опять Макар с Сергеем идут. Только без тети Даши.
– Если тебе неприятно самому говорить, давай я скажу, – предложил Бабкин, пока они переходили дорогу. – Вот так прямо и начну: не знаем мы, Вероника, кто убил твою мамашу…
– Репетируешь? – искоса глянул на него Макар и тряхнул и без того взлохмаченной головой.
– Не тряси волосами, – сердито огрызнулся Бабкин, – всех блох на меня растрясешь. Постричься тебе надо, а то ты скоро будешь похож на Копушина. Он тоже нечесаный и с длинными патлами.
– Да не нервничай ты, – убедительно сказал Илюшин. Они уже подходили к дому Вероники. – Главное, предоставь все мне и не начинай кричать в самый ответственный момент, что мы ничего не знаем.
– Но мы и в самом деле ничего не знаем! – шепотом заорал Бабкин, потому что они уже стояли на крыльце и Вероника шла к двери – слышны были ее шаги.