Темная сторона
Шрифт:
Для меня и самого уличные знакомства были большой редкостью, так что мы с Аней на равных не знали, что предпринять и как подойти друг к другу.
Я посмотрел на ее лицо, перевел взгляд на пальцы по-прежнему сжимавшие мою руку.
В этот миг мне захотелось ее обнять.
Она и не думала возражать, подвинулась ближе и нагнула голову, давая возможность совершить задуманное. За секунду до того, как моя рука пришла в движение. Я понял это лишь когда ее затылок опустился на локтевую впадину, и плечо болониевой куртки мягко коснулось подушечек пальцев.
Мне стало тепло и уютно,
Затем Аня стала подсказывать довезшей нас женщине как лучше добраться до места: пересечение Третьей Фрунзенской и Доватора. Она наклонилась вперед, иной раз подсказывая рукою направление, и краем глаза я заметил, что двуглавый дракончик с цепочки куда-то исчез.
Или мне так показалось. В тот миг как блеснула опустевшая цепочка, Аня застегивала куртку, поскольку путешествие наше подходило к концу. Едва машина остановилась, девушка открыла дверь и выбралась наружу. Получив деньги, женщина обернулась ко мне и медленно произнесла:
– Поосторожнее, молодой человек, - машина тотчас же стартовала с места и умчалась в сторону Комсомольского проспекта, унося с собой все прежние прожекты и решения, связанные с несостоявшейся встречей в Лефортово.
Аня подошла и взяла меня под руку.
– Тут недалеко, - сказала она, кивая в сторону домов довоенной постройки.
– Вон в том дворе.
И повела меня к невысокой ограде, опоясывавшей дома. Я последовал за ней, а когда она ускорила шаг, поспешил перейти с адажио на аллегро, затем, едва мы прошли сквозь удобно расположенный проем в ограде на территорию двора, и на престо.
В еле ползущем лифте, шахта которого частично находилась в эркере в одной из стен дома, она позволили мне снова себя обнять; закрыв двери и нажимая кнопку, она прижалась ко мне всем телом и не оставила выбора. Когда лифт добрался до нужного этажа, я уже не думал ни о чем другом, кроме предстоящей миссии, к которой, чем ближе она становилась, относился все более скептически. И когда дверь, заскрипев, открылась пред нами, сначала внешняя, а, затем, и внутренняя, мне была предоставлена новая возможность, но воспользоваться ей и поцеловать Анну в бледные губы я отчего-то не смог.
Если она и заметила это, то лишь оттого, что я неожиданно замер в ее объятиях. А она требовала действий, ей нужно было спешить, и она спешила и торопливо стянула с меня шарф, и повесила черное пальто на плечики, и взяла за руку, и повела за собой в комнату, и захлопнула за мной дверь, отрезая пути к отступлению.
И я не противился более. Я принял ее нетерпение и ее страсть и постарался заразиться ею. До той минуты, пока за мною не закрылась дверь спальни, я не чувствовал ничего, кроме дружеского расположения и участия, теперь же, когда ее щеки пятнами порозовели, когда она протянула ко мне руки и позвала коснуться обнаженной груди, я не чувствовал вообще ничего.
Но и отступить не смог. Ее тонкая фигурка, ее низкие плоские груди, и мальчишеские бедра, и золотистый
Она упала на постель и раскинула объятия, и приняла меня в них.
И соприкоснувшись с ее телом, ощутив его запах вновь смутно знакомый, тотчас же, словно и в самом деле вернулся во времени назад, в далекие подростковые годы, почувствовав себя неопытным юнцом, которому все происходящее - впервые, и волнение и боязнь ошибиться и не показаться тем, кем должно и так хочется быть, становились для меня превыше влечения. Я чувствовал ее обручем сжимающие объятия, слышал ее стоны и вскрики; волны, спазматически проходящие по ее телу в противоход, потрясали нас; она горела, жаждала, понуждая меня выбиваться из сил, страсть захлестывала ее, накрывала с головой... и бессильно разбивалась, где-то бесконечно далеко от меня.
Я старался и доводил ее до исступления и чувствовал как ее пальцы впиваются в спину; я старался не смотреть ей в лицо, уткнувшись в подушку, в рассыпавшиеся гидропиритные волосы, пахнущие чем-то синтетическим, старался вспомнить, воспроизвести в памяти ту девушку, с которой у меня все получалось, все, кроме совместной жизни, давно, два года назад, пытался, но никак не мог; неровное дыхание и вскрики и извивавшееся подо мной тело было чуждым, и картинка, столь любимая прежде, едва обозначившись, билась на осколки и исчезала. Мой мозг точно покрылся изморозью, застудившей желания, все мои попытки растопить его приводили лишь к новым студеным порывам.
Она протяжно, точно раненая стрелой, ворвавшейся ей в живот, закричала, изогнулась с неожиданной силой, едва не сбросив меня и, враз обессилев, вновь разметалась на подушках. А я, не в силах остановиться, задыхаясь под громогласное биение бешено стучавшего сердца, продолжал бороться с оледеневшими чувствами. Анна не воспринимала меня уже, ее руки разжались, я остался один.
Едва слышно она произнесла, точно в беспамятстве:
– Нет, ты невозможен. Сколько можно... нет, если хочешь, давай еще раз.
И, странно, в этот миг я узнал ее.
Мимолетные намеки сложились в воспоминания, словно фрагменты головоломки в картинку, ту, что много, десять лет назад, мечтал видеть, мечтал все полгода, пока встречался с ней, с Аней Плотниковой, ученицей одной из школ юга Москвы (я лишь сегодня узнал ее номер), мечтавшей поступить в институт и потому пришедшей на частные подготовительные курсы. Наша группа состояла из пяти человек, я приходил с приятелем, а уходил с ней. Ее любимой фразой была та, что она произнесла совсем недавно в машине, та самая, толкнувшая мои воспоминания; она произносила эти слова часто без всякой нужды, особенно, когда мы были одни. И только лишь я, воспользовавшись интимностью момента, украдкой целовал ее, она говорила то, что произнесла с негою в голосе мгновение назад и беззастенчиво подставляла накрашенные алой помадой губы. Как и сейчас.