Темная жатва
Шрифт:
— Знай наших! — кричал им вслед Фаррелл, — будете знать, как связываться с Тенями Леса!
— Не спеши торжествовать, — одернул его один из следопытов, — вылазка еще не закончена: мы должны найти Шейлу.
— Какую Шейлу? — не понял бывший узник.
— Вероятно, такую Шейлу, — прозвучал у него за спиной грубый и чем-то знакомый голос, — не это ищете?
Повернувшись, Фаррелл и другие Тени Леса заметили мужчину в форме ильмеранского ратника. Он выходил из-за ближайшего дерева, держа перед собой девушку в таком же, как у следопытов, плаще. К горлу Шейлы был приставлен кинжал.
— Смотрю, в ваших рядах появились бабы, — усмехнулся
Пока он говорил, Фаррелл молча опустился на колени, одновременно сделав едва заметное движение рукой около сапога. Затем в сторону насмешливого ратника полетело что-то маленькое, но острое… и вонзилось тому прямо в лоб.
И ильмеранцу вмиг стало не до разговоров: заорав охрипшим и стремительно слабеющим голосом, он схватился свободной рукой за лицо, начавшее на глазах бледнеть и даже зеленеть. Другая рука вскоре высохла, скрючилась… и уже не в силах была удержать ни кинжал, ни, тем более, Шейлу — так что последней не составило труда оттолкнуть ратника от себя. Точнее, бывшего ратника; в своем нынешнем состоянии он был не боеспособней огородного пугала.
На землю упало уже тело древнего старца — сгорбленное, иссохшее до одеревенения, а вдобавок, лишенное кожи на большей части лица. Человек, минуту назад бывший бравым и грозным воином, смотрел теперь в небо опустевшими глазницами; рядом валялся ничуть не помогший ему кинжал.
— Твою мать! Да что это было, Фаррелл? — накинулись на спасенного товарища другие следопыты. Тот довольно ухмыльнулся.
— Я вроде говорил, — молвил он спокойно, — что приготовил прощальный подарок барону Ильмеранскому. От себя и одного из соседей. Вот… решил, что ни к чему пропадать труду.
Одного из Теней Леса передернуло: он понял, о каком именно соседе шла речь. О том, чья камера-клетушка располагалась недалеко от Фаррелла… и который был уже мертв.
5
Трава в этом уголке леса была жухлой и какой-то низкорослой; деревья — все сплошь чахлые, с кривыми, словно бы изувеченными, стволами и редкой блеклой листвой. Среди их ветвей отчетливо виднелись жилища пауков, а прямо из стволов произрастали уродливые бледные грибы.
Это место столь контрастировало со всем прочим Лесным Краем, что со стороны казалось не иначе как… больным. Именно так; и предположение это, надо сказать, было бы куда ближе к истине, чем любое другое из доступных случайному прохожему. Ибо именно в этой части леса располагался Храм Тлена: святилище, посвященное самому человечному из Темных Владык.
Последним эпитетом, кстати, Тлетворного наградили не одни лишь его поклонники — и уж точно не в оправданье себя. Повелитель болезней и смерти впрямь не выглядел чудовищем, в отличие от Кроворукого, Ненасытного и Искусителя. Фрески и барельефы изображали его как человеческую фигуру в безразмерном балахоне и с черепом вместо головы. А также с песочными часами в руке: этим символом конечности времени, данного всему живому.
Ну а коли время конечно, то из всей зловещей четверки Тлетворный и вправду мог считаться наиболее близким к роду людскому. Ибо не каждый человек способен пролить чужую кровь, далеко не всякий — отдаться порочным страстям во славу Искусителя; и уж точно немногим доступны такие пороки как чревоугодие и приобретательство. А вот старению и смерти подвержено каждое живое существо;
Извне Храм выглядел более чем скромно: небольшая каменная постройка, формой похожая на перевернутую миску. И с единственной дверью, украшенной железной черепушкой. Как более-менее опытный адепт, Фаррелл знал, что последняя — отнюдь не украшение, а храмовый привратник. Всякий раз, когда к двери подходил живой человек, черепушка оживала и спрашивала пароль: некую трудную для запоминания, последовательность звуков.
Среди новичков ходили слухи, что за малейшую ошибку в пароле следовал плевок ядом — вроде того, что был припасен Фарреллом в подарок барону Ильмеранскому. И даже если иной адепт ошибся по причине спешки, невнимательности или просто по неопытности, ждать снисхождения ему все равно не приходилось. Ибо слабые адепты Темному Владыке не нужны.
Проверить эти россказни на собственной шкуре Фарреллу так и не довелось — хоть новичком он давно и не был. Рассудок подсказывал, что уж на мелкие-то огрехи черепушка-привратник точно не обращает внимание. И едва ли, при всем своем зловещем облике, она действительно плюется ядом, даже если к Храму пожаловал кто-то чужой. Скорее всего, дверь тогда просто не откроется… ну да не все ли равно, если он, адепт Фаррелл, чужаком не был? И не ошибался в пароле… в том числе и на сей раз.
Изнутри Храм Тлена оказался куда больше, чем выглядел снаружи, потому как размещался, по большей части, под землей. Его мрачным извилистым коридорам позавидовал бы даже Ильмеран со своими темницами, а каждый из ритуальных залов мог разместить целую толпу.
Однако не коридоры и залы определяли своеобразие внутреннего убранства Храма… и даже не извечный полумрак, неприступный ни для каких светильников. Нет: подобно тому как взрослого мужчину трудно представить без усов или бороды, так и Храм Тлена не был бы Храмом Тлена без того воздуха и запаха, рядом с которым даже духота замковой темницы могла сойти за лесную свежесть.
Причина была понятна любому адепту, кроме разве что профанов-новичков. Если Кроворукий, в полном соответствии со своим именем, требовал кровавых жертвоприношений; если Искусителя полагалось восславлять разнузданными оргиями — то Тлетворный и без того владел телом каждого человека. Рано или поздно всепожирающее время должно было отдать ему любого из ныне живущих: хоть короля, хоть простолюдина. Адепты же могли в этом лишь поспособствовать: сделать так, чтобы в некоторых случаях угодное их Владыке произошло, скорее «рано», чем «поздно».
Невзначай Фаррелл вспомнил, как после первого своего присутствия на жертвоприношении напрочь потерял аппетит; от запаха же разлагающейся плоти так и вовсе голова тогда пошла кругом. И лишь чувство голода, настигшее юного адепта пару дней спустя, заставило того хотя бы прикоснуться к пище. И даже потом какое-то время впечатлительный паренек мог трапезничать только закрыв глаза — чем дал окружающим повод для насмешки.
С тех пор, почти десять зим спустя, Фаррелл почти подавил в себе брезгливость перед жуткими ритуалами единоверцев. Он даже поучаствовать в них успел — причем далеко не простым наблюдателем. Только вот запах, порождаемый этими ритуалами, по-прежнему не казался адепту цветочным ароматом. Да и вряд ли кто-то мог выносить его без хотя бы легкого, но отвращения. Кроме разве что Двэйна Бестелесного… но то был совсем особый случай; можно даже сказать — исключительный.