Тёмное пламя
Шрифт:
— Простите, я прослушал, как вас зовут?..
Ворона правда думает, что не заметил формул вежливости. Лесовик позеленел бы, если бы мог, но вместо этого белеет.
— Меня зовут Бранн, я королевский волк Благого двора, хотя принадлежу ему не с рождения, — вежливо склоненная голова отдает дань чужой свободе узнать его имя.
Ну же, лесовик, опомнись! Связываться с волками чревато! Но Бранн не спешит вставать, а девушки всей стайкой уходят куда-то, и лесовик оскорбляется только пуще.
—
Бранн хмурится, честно стараясь уловить стечение звуков целиком, пусть слишком благое. Но Ворона старается.
— Хотя вы, — уничтожающий взгляд дитя Леса, — вряд ли сможете его запомнить, не то что выговорить!
Девушки скрываются за поворотом окончательно, любопытно оглядываясь на еще более загадочную фигуру неблагого, и это, разумеется, невыразимо выводит из себя красавца-лесовика.
Хотя я, например, уверен: это не все его поклонницы.
— За глаза меня называют Франтом, а в глаза никто не решается, хотя меня бы не удивило, если бы так сделали вы, — понижает голос и шипит, всматриваясь в глаза Бранна насмешливо и оскорбительно. — Волк, больше похожий на птицу!
Однако этот выстрел уходит в молоко ровно так же, как все предыдущие. Бранн лучше прочих знает, на кого он похож, да притом слышал ещё более конкретные и нелестные мнения о своей внешности много раз. А уж спорить с просто высказанной правдой ему кажется нелепым. Нашей Вороне не нравится тон, все остальное он услышал ясно. И, конечно, старается никого не удивлять сверх возможного. О, да.
— Приятно познакомиться, Франт, — безукоризненно вежливый спокойный голос, ничем не отличающийся от сотни предыдущих выверенный кивок. — Вы слишком вольно обращаетесь с вашим голосом, я прошу вас не иронизировать настолько зло. Моё сходство с птицей не требует ярких заявлений: оно очевидно.
И улыбается.
Лесовик белеет еще пуще.
Ах, ну да, никто не называет его Франтом в глаза. А вот мне его совсем не жаль!
— Да что вы себе позволяете! Да как вы смеете! Неблагой! — звучит оскорблением уже отчетливо.
Вопроса тут, однако нет, поэтому наш неблагой, который и есть неблагой, вглядывается в лесовика, как он обыкновенно вглядывается, когда ему что-то непонятно: очень пристально и спокойно. И это будит в душе ши с длинным именем все силы, направляя их на негодование.
— Неблагой королевский волк! Птица, а не волк! Страшилище и посмешище, а не волк!
Франт с трудом переводит дух, его дыхание спирает, лицо багровеет. Ой-ой, он замахивается перчаткой! Собирается бросить в лицо!
Ворона, осторожно!
— Да вы!..
Бранн легко перехватывает руку на полпути, встает сам и усаживает лесовика:
— Вам плохо, успокойтесь, — укладывает ладонь на лоб лесовику, приминает модную
Не выдержавший подобного издевательства Франт с силой отбрасывает руку Вороны. Подпрыгивает с лавки, пихает в плечо: Бранн легче, чем выглядит, да вдобавок голоден — он отшатывается дальше, на что Франт усмехается, выговаривая одними губами «слабак». Впрочем, нервы сдают все равно, и Бранн удивленно смотрит в удаляющуюся спину Франта.
Да, Бранн, право слово, только удивляться этим благим, хе-хе. И чего разволновался?
Ворона отбрасывает мысли о Франте куда-то на поверхность: его не будет мучить, если со временем весь этот разговор и весь этот ши забудутся. Ворона как будто выкидывает Франта из своей головы вовсе. Благие оскорбления не задели и пера на его голове, показались только глупыми до крайности. Бранна гораздо больше мучает, что Мэя по-прежнему не видать.
Окружающий мир настораживает приближающимися девичьими смешками, и Бранн спешит скрыться из виду. С нашего неблагого явно хватит на сегодня неожиданностей с благими. Ворона пятится, заворачивает в соседний коридор, прислоняется к стенке, не замечая, что задевает голой рукой торчащий из кладки кустик омелы.
Ох! Руку просто прошивает болью! Бранн, держись, я оторву ее листочки от твоих пальцев!
— Нет, Луг, тебе нельзя! Не приближайся к ней! — шипит от боли, похожей на втыкание по всей длине руки дополнительной кости. Шершавой, острой, железной.
Меня иногда поражает наш неблагой: сквозь эту боль он смыкает пальцы вокруг стебля и тянет растение на себя, перехватив локоть застрявшей правой руки ладонью левой. Омела поддается медленно, и весь мир постепенно отодвигается от Бранна далеко-далеко, столь необходимые его ушам звуки смешиваются, дробятся, теряя смысл. Шелест юбок, стук каблучков, стук мужских торопливых шагов, знакомый голос, ответы девушек — все уходит.
Бранн вырывает куст, освобождает побелевшие, будто обескровленные пальцы, усаживается прямо на пол, старается отдышаться, пот пробегает струйкой по виску. Ворона подозрительно оглядывается на стену, и только убедившись в отсутствии других подлючих кустиков, откидывается на неё спиной. Подтягивает колени к груди и прячет в них лицо.
Ох, Бранн, что это было?
— Магия друидов, Луг, — голос успокоительно скрипит, утешая и меня, и его самого. — Их много, их магии много, она везде и хочет больше. А в благих землях настал мой черед быть вкусным.
Вокруг опять тишина, но это теперь успокаивает Ворону. Впрочем, я чувствую — его внимание обращено ко мне и Шайе. Возможно, успокаивает его как раз не тишина, а наше присутствие.
И я не могу понять, о чем думает Ворона, когда натягивает перчатку и на правую ладонь — и подхватывает вырванный, однако, в целом не пострадавший кустик омелы. Пальцы и руку все ещё немного сводит, словно из нее выпили махом всю кровь, но растение Бранн подносит к глазам обычно и бестрепетно.