Темное торжество
Шрифт:
— Нет, не могло, — говорит Рье. — Сказанное капитаном Дюнуа оказалось правдой. Французы захватили Ансени. Мы должны немедленно послать туда войско, чтобы отстоять город.
— Должны? — спрашивает д'Альбрэ.
Повисает пауза, от которой у меня в животе снова намерзает ледяное острие.
— Конечно должны!
Сквозь щелку я вижу, как хмурится мадам Динан и сосредоточенно разглаживает юбку, хотя на ней и так не заметно ни одной складочки. Д'Альбрэ наклоняет голову:
— Очень
Мое сердце принимается отчаянно колотиться. Похоже, старый дурень допрыгался. Переусердствовал, раздражая д'Альбрэ.
Маршал Рье медлит… Д'Альбрэ прикладывает палец к губам, словно призывая сохранить тайну. Я не могу на это смотреть. Рье мне вовсе не нравится, но этот человек, по крайней мере, пытался сберечь остатки чести. Я отвожу глаза от щелки, сквозь которую наблюдаю за ними.
Я помню кровь…
Хочется по-детски зажать уши ладонями, но я предпочитаю не выпускать своих ножей.
Звякает сталь — это Рье вытащил меч. Потом этакий мясистый хлопок — д'Альбрэ взял его в руку. Мгновение тишины… и негромкий свист, это рассекается воздух. И наконец звук рвущейся ткани: меч надвое разваливает шелковую занавесь правее того места, где я стою. Никто не произносит ни слова, пока нижняя половина занавеси медленно струится на пол.
Я стою замерев, подавшись как можно левее и молясь, чтобы меня не увидели за оставшейся полосой ткани. Сердце вот-вот выскочит из груди. Как близко… Как ужасающе близко…
— Что случилось, господин мой?
— Мне показалось, я что-то услышал. Кроме того, мне не нравятся эти занавеси. Проследи, чтобы до моего возвращения их сняли. А теперь идем, послушаем твоих разведчиков.
И все они уходят — так быстро и неожиданно, что я еще некоторое время стою неподвижно за уцелевшим лоскутом шелка, почти не дыша и тупо глядя в ванну, полную остывающей воды. Потом прикрываю глаза, и меня прохватывает крупной дрожью — ведь я побывала на волосок от смерти.
Что ж, по крайней мере, это была бы скорая смерть…
Меня еще трясет, когда я пробираюсь в комнаты слуг и принимаюсь шарить среди спящих на полу. Здесь пахнет холодным потом, какой бывает от страха и напряжения, и несвежим дыханием множества людей, жмущихся друг к дружке ради тепла. Я двигаюсь все дальше, пытаясь отыскать Тильду, но здесь полно молодых женщин, закутанных в одеяла и платки — все, что угодно, лишь бы согреться, — и дело оказывается непростым. Может, легче обнаружить Одетту? Детей тут очень немного, и это сплошь мальчишки, пажи, они во дворце на побегушках. Одетты не видать.
Что, если она еще прячется в часовне? «Не допусти, чтобы я опоздала», —
Войдя в часовню, сразу чувствую, что я тут не одна. Где-то поблизости бьются сразу два сердца. Но не только. Часовню словно бы окутывает ледяная пелена. Моей кожи как будто касаются неосязаемые крылышки мотыльков… Это призраки. Тепло живой жизни влечет их, как пчел — цветочный нектар. Собственно, мне даже нет особой нужды искать Одетту и Тильду: призраки так и вьются над укромным уголком, где они спрятались.
Я спешу туда и разгоняю призраков взмахами рук. Тильда обнимает спящую Одетту. Она медленно поднимает голову. Лицо у нее осунувшееся и бледное. Когда она меня узнает, на нем отражается облегчение.
— Я уж боялась, ты не придешь, — шепчет Тильда.
Стало быть, Тильда не верила, что я сдержу обещание! Это больно ранит меня, и я хмурюсь:
— Я же сказала, что приду, верно? Просто я сперва в людской вас искала. Так, давай-ка я ее подержу, пока ты одеваешься…
Тильда озадаченно глядит на меня:
— Почему?
Я выкладываю на церковную скамью мужское платье, свернутое в узелок, и принимаю у нее из рук дремлющую Одетту. Одежда принадлежала убиенным слугам, но этого я Тильде не говорю.
— Здесь ты даже до утра не доживешь, — ровным голосом сообщаю я ей. — Ты узнала кое-какие планы д'Альбрэ, а это все равно что приговор. Вот, держи. Надо вам обеим выбираться отсюда, и как можно быстрей.
Ее лицо смягчается, губы дрожат — как бы не разрыдалась.
— Давай поживее! — шиплю я. — Может, до исхода ночи ты еще проклянешь меня!
Она выскальзывает из платья и натягивает принесенную мною одежду. Когда с этим покончено, мы будим Одетту и уговариваем ее примерить непривычный наряд. Все, что удалось добыть, безобразно велико ей, но, как только я вытаскиваю нож — подрезать слишком длинные штаны, — сестры в ужасе отшатываются.
— Дуры! — рычу на них. — Не затем я жизнью рисковала, чтобы сейчас вас зарезать! А ну-ка, стой смирно!
Перепуганная Одетта замирает, и я кромсаю штаны, чтобы она в них хотя бы не спотыкалась.
— А теперь вообще не шевелись, — предупреждаю я.
И прежде чем кто-нибудь успевает возразить, я подношу лезвие к ее густым кудрям — и отхватываю их под корень.
— Мои волосы! — вскрикивает Одетта и принимается ощупывать голову.
— Не глупи, — ворчу я. — Волосы отрастут, а сегодня от них тебе может быть только беда. Нужно, чтобы люди принимали тебя за мальчишку. Вот скажи, кто из пажей тебе больше всего нравится?
Она морщит носик:
— Никто…
Умница, думаю я. Вслух же спрашиваю: