Темногорск
Шрифт:
«Иринкина мать, – догадался Роман. – Если бы Юл был здесь, он бы сумел оценить, как сильно эта женщина любит свою дочь».
Глава 2
Учитель и ученица
У главного входа больницы поджидала машина Сафронова. Вадим услужливо распахнул дверцу.
Прежде чем сесть, Роман глянул на окна второго этажа. Определил без труда окно Иринкиной палаты – оно все было обрамлено наростами разнокалиберных сосулек.
Водный колдун расположился на сиденье поудобнее, глаза тут же сами собой
«Идиот, ты едва не заснул в чужом месте! – одернул он себя. – Забыл, что колдун во время сна уязвим, как младенец. Темная волна попросту тебя задушит!»
Вадим схватил его за плечо, спросил с тревогой:
– Что с вами?
– Все в норме! – Роман глотнул из серебряной фляги. В голове зашумело, будто вода эта была заговоренной на спирт. Он стиснул руку с оберегом в кулак. Ошиблись, господа! Ну-ка, попробуйте пробить мою защиту!
«Только это не очередная волна, – пришло запоздало прозрение. – Кто-то пытался навести порчу именно на меня. Направленный удар».
Нападал тот, кому известно: кейс со знаками исчез, сейчас определить невозможно, кто нарушает законы Синклита. Кто-то из побывавших ночью в доме Чудодея. Хотя не исключено, что посвященные успели проговориться… Колдуны – болтливый народ. А врагов и завистников у водного колдуна в Темногорске хватает.
– Ну вот, приехали! – Вадим затормозил у ворот. – Может, позвать кого нужно? Видуха у вас не очень…
– Это называется – колдовское похмелье. Все в норме! – Роман выскочил, едва машина замерла, споткнулся, упал. Ноги его не держали.
Бегом кинулся в гараж.
«А ведь могу и не доехать до родной речки, – мелькнула мысль. – Прежде сдохну… Кому ж я поперек дороги встал? Неужели все из-за девчонки?»
В багажнике «Форда» оставались еще две канистры из прежних запасов. Одну Роман вылил на себя, из второй облил машину, произнес охранные заклинания.
Чтобы доехать до родного Пустосвятово, силы этой воды должно хватить.
Даже если кто-то опять попробует нанести колдовской удар. Лишь бы не было новой темной волны…
И тут мелькнула какая-то догадка. Смутная, невнятная. Будто кто-то произнес одно единственное слово.
«Печать», – шепнул неведомый голос.
Но о какой печати идет речь, поведать не пожелал.
До Пустосвятово Роман добрался без приключений. Никто больше порчу не насылал, никто в пути повелителю вод не препятствовал.
Река ждала его.
Как всегда.
Изо дня в день.
Из года в год.
Никуда им друг без друга.
Никогда.
После
В Темногорск он решил погодить возвращаться – уж коли завернул в Пустосвятово, надо пустующий дом матери проведать, к отцу заглянуть. Ну, к отцу во вторую очередь, на минутку или две – уж больно не хотелось с Варварой встречаться. А в родной дом, пусть и покинутый всеми, он входил всегда со странным щемящим чувством, будто всякий раз надеялся на чудо, на возможность хотя бы на миг вернуться в детство и увидеть вновь деда Севастьяна.
Мать еще осенью старый дом покинула, куда перебралась – Роману было неведомо. Однажды он встретил ее в Темногорске.
Встреча та была неприятной и странной: мать с родным сыном на улице вела разговор, как с чужим.
На вопрос, где она теперь проживает, Марья Севастьяновна ответила:
«Есть добрые люди, приютили».
«Но почему ты уехала?» – недоуменно спросил Роман.
«Меня в Пустосвятово ведьмой знали, боялись и ненавидели. А теперь, когда я силы лишилась – заклюют».
«Так что ж, будешь скитаться по углам?»
«Нам всем на роду написана смерть в чужом доме».
«Перебирайся ко мне», – предложил Роман.
«Ну, уж нет! – торжествующая улыбка скользнула по губам Марьи Севастьяновны. – Чтоб ты меня слабой и убогой после смерти моей помнил? Ни – за – что!»
Как отрезала.
Роман в тот момент посмотрел на нее с восхищением. Подле матери ему всегда не хватало тепла. Но вот силы – силы было в избытке. Марья Севастьяновна ничему и никому не желала поддаваться, ни сантиментам, ни чужой воле, ни времени.
«Ты была очень сильной колдуньей, – сказал он, понимая, что этим “была” причиняет матери боль. – Но разменяла свой дар на мелочи».
«Я свой дар похоронила, – опять торжество отчетливо послышалось в ее голосе. – Дедушка Сева свой дар употребил, чтобы речки да озера убивать. А я… я книжки детям в библиотеке выдавала. Наше поколение еще долго будут скороспелые судьи попрекать: одних – за то, что служили, бомбы делали, ракеты; что-то строили, возводили, губили. Других – за то, что не служили, устранились. Но тем, кто не служил – проще. На нас нельзя поименно указать пальцем, потому что о своем выборе мы не возвестили. Молчание нельзя услышать. Особенно молчание одиночек. Неучастие незаметно само по себе. Видны лишь его результаты».
Она посмотрела на сына снизу вверх, и лицо ее сделалось моложавым, гордым, красивым.
«Подвиг несвершения – один из самых трудных, поверь. Все, что не довелось тебе в своей жизни сотворить, переплавляется в одно чувство – в злобу. Смертельную злобу. Я всегда была злой. Прости. Посмотри, сколько злобы вокруг! Мутные реки текут вокруг нас».
«Несвершение – это не для меня!» – рассмеялся тогда Роман.
Только теперь он понял, как Марью Севастьяновну этим смехом уязвил.