Темнота. Конец прекрасной эпохи
Шрифт:
– Герой или злодей – нам ли решать? – Ада нервно оскалилась, готовая впиться в глотку. – Да, его и вправду считали мучеником, но скоро всем будет известно, что его рыльце в пушку. Сегодня его зовут так, а завтра иначе. Ты и сам ведь сказал, что из любого времени можно подчерпнуть что-то хорошее. Кем бы ни был Умаали, он послужил истории, и не имеет значения как.
– История – это слово, которым всего лишь обозначают науку, которой занимаются люди, – казалось, Франц и не намеревается отступать. Выражение его лица стало озабоченным, а движения рук словно уколы. – Да и всем – это ведь всем нашего времени, не этого.
– Если бы история была
– Имеешь в виду, будь она похожа на человека? – Франц нахмурил брови в попытке осмыслить слова Анатоля.
– Ну да. – Анатоль сказал так, будто говорил что-то крайне очевидное. – Умаали же не знал, к чему приведут его поступки, имей он даже какие не какие, но планы. Не будь него, кто-нибудь другой бы это сделал. Только вот, когда? Вышло бы из чужих рук возможность создания новой технологии экозаводов? Он оказался в нужном месте в нужное время. И история, и люди слепы. Но друг без друга не будет того, ни другого.
– Звучит больше как оправдание. Человек слеп, история тоже, следовательно, пусть творят, что им вздумается, – подытожил Франц.
Анатоль верно подметил, что подобные Умаали необходимы для истории, подумал Андрей, ведь именно за это и цепляется душой Франц: как история может нуждаться в них? Не нуждается, они просто сосуществуют, идут по спирали. Хм, в словах Анатоля есть нечто более глубокое, нежели можно с ходу разглядеть. И это всем, к которому зацепился стажер-оператор. Кажется, становится понятным, что с ним происходит.
– История – это всего лишь следствие действий и поступков конкретных людей. Вот мы и конкретизируем, кто, что и когда, – Анатоль сказал это без каких-либо эмоций, отстраненно, словно давая Францу очередную строчку для подписи.
Франц покосился на окно. Видимо, он вправду потерялся во времени, подумал Андрей. Он столкнулся с властью помочь людям, оказавшимся в беде. Это его пьянит. Поэтому Андрею необходимо было встряхнуть того, чтобы предупредить беду.
– А ты, Франц, ты сейчас где находишься? – начал он ровным тоном. – Какому времени ты принадлежишь?
– Это всего лишь… э…
– Воспоминание. Всего лишь воспоминание. Ты хочешь изменить воспоминание? Куда же денется твое настоящее, которое и существует благодаря этому воспоминанию? Изменив воспоминание, останется ли твое настоящее, благодаря которому ты вспоминаешь? Сможешь ли ты тогда вспоминать? – стандартный ход для борьбы с временной дезориентации оператора, как у Франца. Если не поможет, то придется применить и более сложные трюки. Франц застрял в разных временах, не разделяя своего и прошлого. Он должен осознать масштабы деятельности оператора, увидеть, что он смотрит из ограниченной плоскости, коей сам не принадлежит.
Выражение лица Франца замерло на мгновение, после чего его губы зашевелились, в глазах загорелся огонь, сдерживая какое-то внутреннее давление. Он поплелся к столу.
– Еще не известно, – парировал он, – может, между ними и нет никакой причинно-следственной связи, может, ничего и изменить нельзя.
– Тогда и волноваться не о чем. И все же: где ты?
– Я живу… Мы ведь все теперь живем в воспоминании, которое гораздо старше этого, – Франц ткнул пальцем и
Ну вот, Франц задел проблему Исхода.
– Тем более. Мы живем в воспоминании.
– Но не в сейчас.
– Вспоминаем из настоящего, чтобы понять само настоящее, – Андрей уже начинал ощущать, что Франц сдает позиции, поэтому решил закончить дискуссию возвращением Францу его же слов: – и это не дает уже нам делать все, что вздумается.
Франц уже упирался ладонями в стол, а его глуповатая улыбка была теперь тенью отчаяния, которое он доселе скрывал.
– А вы сами-то верите, что можете когда-нибудь вернуться домой? – сказал он с видом человека, поднимающегося на эшафот, но с искусственной смелостью, тогда как внутри он также пал духом перед бессмысленностью происходящего вокруг. Он вгрызается сломанными зубами в соломинку на ветру.
Андрей уставился на того, на секунду спросив себя, без слов, просто посмотрев глубже обычного. Где-то что-то било ладонями по водной глади. Ладони стерлись, окровавленные отходя от воды и вновь сотрясая ее, а от этого просто раздавался плеск. Андрей только и сказал в ответ:
– Нет.
Андрей ударился всем телом о поверхность воды. Он не юлил с Францем, ему действительно не видно горизонта. Темнота, Исход, Восхождение… Может вселенная так агонизирует в преддверии своей гибели. Что если они не решат проблему Темноты, даже дойдя до своего родного времени, которое уже не будет, однако, родным? Андрея уже не будет к этому времени, но эта мысль его пугала.
Франц выпрямился, прошел обратно к окну. Смотря в окно, он ничего не видел, потому что тяжелые мысли завладели им. Наконец он обернулся и спросил, обращаясь на этот раз ко всем присутствующим:
– Кто-нибудь вообще верит здесь?
Ада, до этого момента с любопытством наблюдавшая за диалогом Андрея с Францем, дернула головой, волосы всколыхнулись.
– Я просто делаю свою работу, – с воодушевлением сказала она.
Франц вопросительно уставился на Анатоля. Тот безразличным тоном произнес лишь:
– Я уже смирился с этим.
– Так тебя это волнует? – поинтересовался Андрей.
– Да, – вяло ответил Франц, но затем энергично, будто оправдываясь, добавил: – Да, да, да. Я понял, что это лишь воспоминание, и оно не должно быть следствием настоящего.
Его явно задела дискуссия. Повисло томное молчание, которое оживленным тоном нарушила Ада:
– Я рада, что мы разобрались, но, думаю, нам надо выбираться из города, пока не стало здесь слишком жарко.
После этих слов комната погрязла в движении. Анатоль и Франц вышли, чтобы проверить свой номер, не забыли они там чего-нибудь. Андрей занялся своим рюкзаком. Все было на месте: СУС, маскировочный плащ, спальный мешок, термос со встроенным фильтром, который часто использовался на этой миссии, сухпаек. Сухпаек был едва тронут, он вообще был рассчитан на двухнедельное потребление, – небольшая металлическая коробка с высокоэнергетической пищей внутри. Большую часть поклажи составлял СУС – двадцатикилограммовый параллелепипед с закругленными краями без единого шва, без каких-либо соединений. Его темная поверхность мягко отражала солнечный свет. Это можно было бы приписать к произведению искусства. Андрею нравилось любоваться этим шедевром. Этот шедевр весил двадцать килограмм, и переносить его в течение всего дня было возможно лишь благодаря встроенным рессорам в рюкзаке, значительно снижающим воздействие массы устройства.