Темные пространства

Горбачев Владимир Михайлович

Эти слова он произнес уже выйдя их кабинета. Он спустился вниз и направился было к двери, но внезапно остановился, словно вспомнив про меня. «Прощайте, милая госпожа, — сказал он. — К сожалению, не могу вас поблагодарить за гостеприимство, за теплый прием. В этом доме ко мне были очень неблагосклонны. Видимо, придется отплатить той же монетой. Видит Бог, я не хотел этого».

Тут его спутник — тот, что помоложе, — усмехнулся. Он стоял позади старика, и тот никак не мог этого видеть, однако он тут же обернулся, очень быстро, обменялся с юношей взглядом и тоже усмехнулся.

То злое веселье, о котором я уже упоминала, теперь вовсю играло в нем, последние слова он проговорил почти смеясь:

«Мой юный друг слегка поправил меня. Что ж, соглашусь, я был не совсем точен: возможно, и хотел. Рассматривал как один из вариантов. Но, клянусь честью, были и другие. Ваш супруг сам выбрал свою судьбу — за себя, за вас и за всех остальных».

Он слегка поклонился (я машинально, еще не понимая смысла сказанного, ответила), и они все трое вышли. Я готова была облегченно вздохнуть, но, к моему удивлению, Максим тоже направился к двери. После секундного замешательства я побежала за ним.

То, что произошло вслед за этим… То, что я увидела…

Она замолчала, и я заметил, что ее пальцы уже не теребят зажатый в них платок: они судорожно, до синевы в ногтях, сжимают край стола. Я нашарил в кармане капсулу успокоительного, заставил ее проглотить. Спустя несколько минут она глубоко вздохнула и выпрямилась.

— Спасибо, мне уже лучше. Я хочу закончить. Нет, мне правда лучше. Так вот, то, что произошло вслед за этим, очень трудно описать. Я постараюсь быть точной, но вряд ли смогу передать хотя бы часть того, что пережила. Этого никто не сможет.

Улицы не было. То есть она была — были тротуары, и дома, и кусты, — но все это находилось на дне гигантского, невообразимо глубокого ущелья. Его гладкие стены уступами вздымались прямо за домами. Где-то там, высоко, где раньше было небо, клубились багровые и желтые тучи. По форме они больше всего напоминали человеческие внутренности. И они светились и двигались — это было ужасно!

Откуда-то сверху, с края ущелья, наверное, стекал ослепительно красный поток лавы. Он уже достиг последних домов поселка, и я слышала треск горящего дерева и крики людей. В домах зажигались огни, люди выбегали наружу и снова скрывались внутри — чтобы одеться, схватить детей, может быть.

«Ну, как впечатления, уважаемая госпожа? — вновь услышала я голос нашего гостя. — Я вижу, вы несколько взволнованы. К сожалению, не могу вас ничем успокоить. Необходимо довести дело до конца и доказать вашему мужу одну очевидную истину. Он считает себя продолжателем одного великого дела, а меня — неудачником, я же полагаю, что все обстоит наоборот. Он думает, что может справиться со мной, но скажу вам по секрету: он сильно заблуждается. Никто во всем мире не может остановить меня. Никто! Смотрите!»

Он взмахнул руками, и все окружающее стало ярче, как бы насытилось цветом. Какая-то тень мелькнула в воздухе, я почувствовала на себе чей-то безжалостный взгляд. В следующую секунду тварь повернула, в свете пожара я разглядела ее и содрогнулась от отвращения. Вы можете представить летящего над вами таракана — огромного,

размером с флайер? И еще какие-то существа, вроде металлических муравьев, побежали по земле. То ли они, то ли эта парящая в воздухе гадина издавали отвратительный вой, и скрежет, и скрип. А самым безобразным было то, что эти звуки, вместе с криками людей и треском горящих домов, сливались в какую-то мелодию. Я даже словно бы различала доносившееся откуда-то пение — поистине адская музыка!

Я стояла, обняв Максима, буквально вцепившись в него, — возможно, я делала ему больно, не знаю. Я заметила, что эти ужасные муравьи, как и мечущиеся люди, словом, все огибают нас — и меня с Максимом, и этих троих. Вокруг нас образовалось некое мертвое пространство, и я поняла — не умом, а какой-то звериной хитростью, — что только здесь, в этом круге, можно спастись.

«Остановись! — закричал Максим, обращаясь к старику. — Умоляю тебя, останови все это!»

«Поздно, Максим, слишком поздно, — отвечал тот вроде бы даже с сожалением. — Начав операцию, я всегда довожу ее до конца. Ты, видимо, уже догадался, каким будет конец. А после этого можешь делать любые заявления, разоблачения — это будет уже не страшно: ты же понимаешь, как будут к тебе относиться ПОСЛЕ ЭТОГО, к тебе и к твоим словам. Ну и, кроме того, у меня во всем этом есть и другой интерес, может быть, даже основной. Видишь этого человека?»

Он кивнул в сторону, и я увидела Юзефа Урбановича, программиста, жившего неподалеку от нас. Он вел себя не так, как другие: никуда не бежал в ужасе, а лишь смотрел на все происходящее с недоумением.

«Прощай, Максим Путинцев! — сказал старик. — Мне надо идти. Можешь следовать за мной, можешь остаться здесь — мне безразлично. В любом случае ты не сможешь мне помешать».

«Ты ошибаешься — смогу», — ответил Максим, и вдруг я увидела в его руке… такой светлый, с большой рукояткой…

— Бластер?

— Кажется, да. Я и не знала, что у него это есть. Он направил его на старика — тот стоял в нескольких шагах — и выстрелил. Но прежде чем Максим нажал на спуск, его спутник, до этого ничем себя не проявивший, бросился вперед. Он успел: заряд попал ему в плечо, его швырнуло на старика, и оба упали. Максим, видимо, растерялся, опустил бластер, и тогда тот юноша, о котором я говорила, выстрелил в него. Он выстрелил дважды, Максим пошатнулся, я подхватила его, но не смогла удержать — он ведь такой большой! — и лишь смягчила падение.

Что было потом? Я разорвала его рубашку и нашла раны. Потом оторвала кусок от юбки и сделала тампоны. Надо было его перевязать, но у меня не хватило на это сил. Кроме того, всякое движение причиняло ему сильную боль, и когда я попыталась его перевернуть, чтобы сделать перевязку, он потерял сознание. И как только это случилось, тьма вокруг сгустилась, и эти муравьи побежали ко мне со всех сторон. Я затормошила Максима, он очнулся, и вокруг нас снова стало пусто.

Понимаете, я использовала его как защиту! Не я защитила его, как тот человек заслонил старика, — наоборот, я все время заслонялась им. Никогда себе этого не прошу!