Темные туннели. В интересах революции. Непогребенные. Трилогия
Шрифт:
Толик не стал комментировать рассказ и молча отхлебнул чаю. Прапор внимательно смотрел на него. Видимо, остался доволен — ногой подтолкнул Томскому автомат. Анатолий машинально кивнул и вдруг понял, за что благодарит. Его посчитали достаточно нормальным, чтобы доверить оружие! Дожил! А впрочем, нечего обижаться. За ним теперь нужен глаз да глаз. Аршинов поступил правильно.
— При всем должном уважении, зря вы сюда приперлись, — продолжил незнакомец прерванную беседу. — К Семеновской отсюда не пройти — туннель завален. На Измайловскую соваться не советую: кто туда уходил, тот уж не возвращался. Мне очень
— Что так?
— Там нет ни трупов, ни костей, но атмосфера такая, что волосы дыбом. Не мое дело вам указывать, но лучше топайте, откуда пришли. Плохое это место.
— А через коммуникации до ближайшей жилой станции добраться нельзя? — вступил в разговор Носов. — Шахты разные, боковые коридоры и все такое…
— На мертвой станции все шахты и боковые коридоры ведут в места, где живет Ужас. Неподготовленный человек в два счета с ума сходит.
— Слышь, братан, — прапор покровительственно похлопал незнакомца по плечу, — мы-то как раз подготовленные. Видывали ужасы, уж поверь.
— Многие так говорили, — вздохнул усач. — Вот только никто не мог понять, почему Партизанская стала нежилой. При всем должном уважении, вам не мешало бы самим все увидеть.
— И посмотрим, и увидим, — Аршинов ткнул в костер деревянную палку с обмотанным тряпкой концом. Как видно, хотел сэкономить заряд батареи фонарика. — Пошли, показывай… Кстати, а как тебя звать-то?
Пауза. Незнакомец явно был не готов дать ответ.
— Шумахером кличут.
— Че горбатого мне лепишь? — Аршинов осветил лицо усача факелом. — Ты такой же Шумахер, как я — Плисецкая. Обдурить Томского или Носова можешь, потому как молодые они еще. А я пожил. Про «феррари» и Шумахера побольше твоего знаю.
— Кличка такая, — пожал плечами незнакомец. — Люди дали. Я виноват, что ли?
— Люди, — проворчал прапор. — Эх, и не нравятся мне люди, которые свои имена скрывают. Мы не из таких. Я вот — Алексей Аршинов. Этот хмурый парень — сам Анатолий Томский, может, слыхал. Малыш, которому не страшен ни один верзила, — Николай Носов по кличке Вездеход. Зверек у него на плече — Шестера. А ты, я вижу, себе на уме. Ладно, показывай станцию. И учти, Шумахер: если че заподозрю — головы тебе не сносить. Больше не погоняешь. Я предупредил. Не обижайся.
После такого своеобразного напутствия Шумахер сник и втянул голову в плечи, отчего стал казаться ниже ростом. И все-таки от этого приземистого, кривоногого человека исходила какая-то сила. Нечто неясное, но мощное.
Толик шел вслед за Шумахером и, когда тот обернулся, заприметил одну важную деталь — усач не щурился, как показалось вначале. Просто глаза его были по-азиатски узкими. Шумахер? Может, Шаман? Не тот ли это знаток Метро, который может привести их к Академлагу? Берзин ведь говорил, что загадочный Шаман иногда появляется на станции. Что если задать вопрос напрямую, в лоб?
И все-таки Томский сдержался. Решил помедлить, дождаться подходящего момента. Его знания о шаманах были более чем скудными. В Полисе он как-то очищал от радиоактивной пыли книгу об алтайских шаманах. Теперь жалел, что не удосужился ее прочесть. Все мечтал отыскать что-нибудь бакунинское или кропоткинское, мыслитель!
Шумахер тем временем подвел новых знакомых от ступенек в глубь станционного зала. По дороге им попадались скелеты в истлевшей одежде и разрозненные кости жителей Партизанской.
— Никто не знает, как это произошло, — очень тихо, словно опасаясь побеспокоить мертвецов, заговорил проводник. — Люди собирались жить. Вы сами видели, что они укрепили вход на станцию, чтобы не пустить сюда гостей с поверхности. А потом… В один прекрасный день на Партизанской остались только трупы. Атака мутантов? Внутренние разборки? На этот счет есть много версий, слухов и домыслов. Возможно, во всем виноваты картины. Они пробудили нежелательные воспоминания, заставили поверить в то, что в принципе неосуществимо и… Пошло-поехало. Что поделаешь: смерть и искусство всегда ходили рука об руку.
— Слышь, Шумахер, — прервал рассуждения усача Аршинов. — Ты говори, да не заговаривайся. Какие к свиньям собачьим картины? Здесь художественная галерея, что ли?
— Почти. Смотрите сами.
Факел осветил центральный путь. Прапор присвистнул, а Толя и Вездеход просто застыли от изумления. На пути стоял состав. Странный поезд, который по неизвестным причинам пощадило время. Не облупилась краска на вагонах, в целости и сохранности остались окна.
Шумахер остановился у раскрытой двери вагона, пропуская Томского, Аршинова и Вездехода вперед. Половина окон вагонов диковинного поезда оказались картинами, представлявшими самые разные направления живописи. Сиденья были установлены только с одной стороны — напротив окон-картин.
Идя по вагонам от картины к картине, Толя чувствовал себя экскурсантом в музее. Остальные, похоже, испытывали те же ощущения. Все молчали, лишь Аршинов, привыкший выставлять свои эмоции напоказ, прищелкивал языком, что означало высшую степень восхищения.
Все хорошее почему-то заканчивается очень быстро, а плохое обладает мерзким свойством сваливаться на тебя, когда ты меньше всего этого ждешь. Не успели экскурсанты выйти из последнего вагона чудо-поезда, как наткнулись на груду костей и черепов, беспорядочно наваленных у входа в замурованный туннель. Ощущение было такое, что кто-то пытался устроить жителям Партизанской похороны, придать станции-склепу пристойный вид, но так и не довел дело до конца. Вышло гораздо хуже, чем если бы кости оставались разбросанными по платформе.
В подрагивающем свете факела жуткая гора жила собственной жизнью. Томскому казалось, что множество пустых глазниц очень внимательно за ним наблюдают. Сразу захотелось вернуться в вагон или к костру. Принципиального значения это не имело — лишь бы оказаться подальше от жуткого нагромождения костей.
Толик так и поступил бы, но тут его внимание привлекло странное поведение Шумахера. Тот застыл на месте и пристально всматривался в узкую щель между обломками рухнувшего свода туннеля. Щель была очень узкой: в нее с трудом пролез бы и ребенок. Что же там увидел или хотел разглядеть их новый знакомый? Проводник почувствовал на себе взгляд Томского. Обернулся, откашлялся. Слишком смущенно и неловко, чтобы это выглядело естественно.