Темные ущелья
Шрифт:
Поджарый, с изуродованным лицом, пристально глядит на меч в потеках крови, который держит на бедрах, чуть придерживая обеими руками за эфес и острие.
Здоровенный громила со шрамами на руках и молотом кузнеца на коленях.
Мальчишка Джерин…
Полуголодный беспризорник с напряженным лицом и пустыми руками – только его смерть Рингил на самом деле видел, только его знает по имени, но каким-то образом все трое мертвецов привязаны к одному живому.
Он даже не уверен, понимают ли они, что мертвы.
Да, кстати…
Он смотрит на свою руку, поворачивает ее так и этак в свете костра.
– Я
– Нет. – Хьил улыбается сквозь пламя. – Отнюдь нет. Вообще-то, судя по тому, что я вижу, тебя здесь на самом деле практически нет. Твои тени-стражники принесли сюда лишь зыбкий отблеск твоей сущности. Какая жалость. Твое прекрасное тело воина осталось в каком-то из реальных миров, которому оно и принадлежит.
– Да уж, воин – прекрасней некуда. – На него обрушиваются воспоминания. – Я проиграл. Какой-то низкопробный приграничный головорез, затаивший злобу, надрал мне зад.
Улыбка Хьила превращается в хмурую гримасу.
– В такое трудно поверить.
– Эй, мать твою, тебя там не было.
– Ты хотел проиграть?
– Ага, еще как. Устал от жизни, понимаешь.
Обездоленный князь-чародей поднимает голову и впивается в него сверкающим взглядом.
– Не шути так. Я вижу в тебе усталость и ненависть к себе, которые могут сжечь половину мира, если ты их выпустишь, если тебе наконец станет все равно и ты прекратишь себя контролировать. Теперь ответь мне: ты хотел проиграть?
Рингил полностью садится. Некоторое время разглядывает холодное лезвие своих воспоминаний.
– Нет, – говорит он наконец. – Это было сражение один на один. Жизнь и свобода моих людей зависели от моей победы.
Бессильная ярость от случившегося терзает нутро, как боль от старой раны.
Хьил пожимает плечами.
– Значит, ты недооценил противника. Выходит, не такой уж он… низкопробный приграничный головорез.
– Нет, блядь, такой.
– Значит, ему помогли. – Хьил отрывает руки от струн мандолины, взмахивает открытыми ладонями. – Как иначе он мог тебя одолеть? Подумай об этом. Увидь битву снова. Что пошло не так?
Гил снова вглядывается в последние моменты поединка, которые помнит четко. Он опять видит нанесенный урон, то, как Клитрен его снес – легко, словно ничего страшного не случилось. Он опять видит струйки синего дыма, которые изливаются из раны вместе с кровью, и эти раны…
Нет, не дым.
Внезапно он все понимает. Он видит это мысленным взором: струящийся, мерцающий всплеск синего пламени, похожий на молнию…
В ярком утреннем свете он не понял, что видит, он упустил причинно-следственную связь, и в отсутствие связи его разум по-своему истолковал увиденное. Ему
– Вот дерьмо…
Обездоленный князь кивает.
– Рассказывай.
– Кажется, двенды выбрали своего паладина среди людей.
– Я думал, они выбрали тебя.
– Да, ну, ты же знаешь, чем это закончилось. – Он слышит в собственном голосе отзвук задетого самолюбия. – Похоже, теперь они ищут нужное в ларьках с дешевками.
Подумать только, древняя раса из легенд удовлетворилась кем-то настолько… заурядным, как Клитрен.
«В подобной ситуации хватаешься за любые инструменты, какие окажутся под рукой», – сказал ему однажды Даковаш по поводу политики Темного Двора. Наверное, у двенд не было причин быть менее прагматичными.
Но не до такой же степени…
– Я должен вернуться.
– Ты должен вернуться, – соглашается Хьил и извлекает из мандолины нежно звенящий аккорд. – На самом деле…
Он вздрогнул и проснулся на низкой деревянной койке, освещенной мягким мерцанием фонаря, стоящего рядом на полу. Откуда-то доносились слабые отголоски плещущихся волн, над головой простирался унылый потолок каюты. Расстояние до него было куда меньшим, чем на кораблях, которые обычно строились на имперских верфях, и доски с бимсами выглядели потертыми, потрескавшимися от времени – значит, он на борту одного из кораблей Лиги. Тошнотворный тяжелый запах так и лез в пересохшее горло, словно аромат храмовых благовоний, челюсти свело, в голове пульсировала боль. Но она казалась какой-то далекой, и по венам расползалась слабость – похоже, его чем-то накачали. Он попытался сесть и не сумел: оказалось, его руки сложены на груди, словно крылья птицы, запястья и большие пальцы связаны, и прочие пальцы, да и сами ладони обмотаны щедрым количеством витков шнура.
А более толстыми веревками он был привязан к каркасу кровати – они пригвоздили его к месту. Он попытался пошевелить ногами, но обнаружил, что они обездвижены схожим образом.
Кто-то не хотел рисковать.
И боль в челюстях – тот же самый «кто-то» воткнул ему в рот грубый деревянный клин, обвязанный шелковой тряпкой, смоченной в каком-то храмовом масле и затянутой безжалостным узлом на затылке. Боль от напряжения неуклонно поднималась, присоединяясь к пульсации в голове, где пламенел ушиб, охватывающий висок и часть лба.
«И гадать не стоит, чьих это гребаных рук дело».
Кто-то хмыкнул. Он неуклюже повернул голову и уставился сквозь свет фонаря туда, где по другую сторону каюты сидел на низком табурете Клитрен Хинерионский и наблюдал за ним.
– Удобно? – спросил наемник.
Рингил снова перевел взгляд на деревянный потолок. Судя по легкому наклону каюты, в которой он находился, корабль вышел в море. Скорее всего, они направляются в Трелейн.
– Если бы Венж мог тебя увидеть сейчас, а?