Темные замыслы
Шрифт:
Все засмеялись, и Монат добавил:
— Эти строчки — квинтэссенция земного правосудия: буква закона не отражает его сути.
— Я поражен, — вмешался Бартон. — За ваше краткое пребывание на Земле вы сумели не только многое прочитать, но и запомнить.
— Видите ли,
— Ну уж вы, конечно, распустили хвост, расхвастались, — предположила Алиса.
— Ничего подобного! Уверен, что у нас такого нет.
Бартон удивленно покачал головой. Он был всегда ненасытным читателем и обладал почти фотографической памятью. Но он-то прожил на Земле шестьдесят девять лет, а Монат — лишь с 2002 по 2008 год! Однако здесь, за время их совместного плавания, Монат обнаружил познания, которые ни один человек не мог приобрести за столетие.
Разговор закончился мирно, и они приступили к работе на судне.
Но Бартон не мог отделаться от воспоминаний о колкостях Алисы и, когда они отправились спать, обрушился на нее с упреками. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, застывшими и безжизненными. При его атаках Алиса замыкалась, уходила в себя, что доводило Бартона до бешенства.
— Нет, Дик, я совсем не хотела тебя оскорбить. Если это и случилось, то совершенно бессознательно.
— Ах, бессознательно? Еще хуже! Неосознанные чувства — истинная суть человеческая! Ты можешь контролировать мысль, выраженную в словах… Можешь даже избавиться от нее! Но то, что лежит на дне подсознания… то, что смутной тенью мелькает в голове…
Он принялся вышагивать взад и вперед, его лицо в слабом свете костра казалось маской демона.
— Изабелла молилась на меня, но, когда я был неправ, спорила — яростно, упрямо! Ты же… от обиды ты, словно пес, залезаешь в свою конуру и сидишь там, затаившись. А в результате мы страдаем оба! Что дурного в спорах? Они, как гроза, очищают воздух!
— Вся беда в том, что тебя воспитали как леди. Ты никогда в гневе не повысила голоса, ты всегда ровна, холодна, спокойна. Но твое подсознание, доставшееся от прародителей-обезьян, бьется и бушует, как барс в клетке.
Глаза Алисы вспыхнули, она крикнула во весь голос:
— Ты лжец! И не смей попрекать меня своей женой! Мы же договорились никогда не вспоминать прежних супругов, а ты каждый раз толкуешь о ней и доводишь меня до исступления! Неправда, я — не каменная статуя… и не только в постели, ты-то прекрасно это знаешь! Да, я не стану скандалить при каждом неудачном слове и выхожу из себя лишь в самых крайних случаях. А ты… ты живешь в непрестанной ярости!
— Ложь!
— Я не лгу!
— Ну, хватит, — сдался Бартон, меняя тему. — Так чем же я не устраиваю тебя в роли
Алиса закусила губу.
— Речь не о том, как ты управляешь судном или обращаешься с командой; это все ты делаешь прекрасно. Нет, я о другом: ты не в силах справиться с самим собой.
Бартон присел.
— Ну, давай, давай. Только о чем ты?
Алиса наклонилась вперед. Ее лицо скрылось в тени.
— Прежде всего, ты не можешь прожить на одном месте больше недели. Через три дня ты уже взвинчен. К седьмому — мечешься, как тигр в клетке.
— Избавь меня от зоологических сравнений, — прервал он ее. — Ведь ты же прекрасно знаешь — только что я просидел на одном месте больше года.
— Да, пока строилась лодка. Но и сейчас ты выбрал такой проект, который позволил как можно быстрее ее закончить. К тому же, ты постоянно уезжал куда-то, оставляя нас работать на судне. Тебя тянет побывать всюду, узнать новости, изучить редкие обычаи и все еще незнакомые тебе языки — неважно что, был бы предлог удрать.
— Это болезнь души, Дик. И я сказала только об одном ее проявлении. Тебе невыносима любая остановка, но дело не только в этом… ты сам себя не выносишь, сам от себя пытаешься сбежать.
Он встал и принялся вышагивать взад и вперед.
— Значит, ты утверждаешь, что я сам себя не выношу. Какое жалкое существо! Он не любит даже себя — значит, другие тоже не могут его любить.
— Ерунда! Этого я не говорила!
— Все, что ты несешь, — чистой воды вздор!
— Вздорные мысли в твоей голове, а не в моих словах!
По ее щекам потекли слезы.
— Но я… я люблю тебя, Дик!
— Видимо, не настолько, чтобы выносить мою никчемную эксцентричность.
Она всплеснула руками.
— Никчемную?
— Меня одолевает жажда странствий. Так что же? Надо ли над этим потешаться? Достоин ли осмеяния бегун, который чувствует зуд в ногах?
Она слабо улыбнулась.
— Нет. Я лишь заклинаю тебя избавиться от него. Это не зуд, не жажда странствий, Дик. Это обреченность.
Алиса встала, закурила сигарету и, размахивая ею перед носом Бартона, продолжала:
— Посмотри! В свое время на Земле я бы никогда не осмелилась закурить. Леди не могла себе этого позволить… особенно, если ее муж — эсквайр, а отец — епископ англиканской церкви. Леди не могла выпить больше допустимого приличиями… не могла, наконец, выругаться! Я уж не говорю о том, чтобы лезть в воду голой или проткнуть копьем человека!
— И вот я, Алиса Лиддел Харгривс из поместья Кафнеллс, истинная аристократка, позволяю себе все это — и много большее… веду себя в постели так, что покраснели бы обложки французских романов, которые любил почитывать мой бывший супруг. Я изменилась! Почему же не можешь измениться ты? Сказать по правде, Дик, я устала от бесконечных странствий, от вечной тесноты на маленьких судах, от неуверенности в завтрашнем дне. Ты же знаешь, я — не трусиха. Все, что мне нужно, — найти место, где говорят по-английски, где собрались подобные мне люди, где царит мир; место, где мы могли бы осесть и иметь крышу над головой. Я так устала вечно скитаться!