Темные зеркала. Том второй
Шрифт:
Я уловил в его голосе нотку раздражения. Но меня задело не это. Я вдруг понял, что он говорит с еле заметным акцентом, подпевает в конце фразы, картавит. Он изменился за несколько лет нашего знакомства – а я и не думал, что настолько. А вот сейчас, глянул на него другими глазами. Он изменился и продолжает меняться. Ведь сейчас он был не с нами, а в какой-то своей другой жизни. Я увидел маску снисходительности на его лице, снисходительности к нам, олимам, которые не желают принимать такой правильный, такой завлекательный образ жизни, который предлагает Израиль.
– Есть культура, – твердо повторил он. – Это вы не желаете ее принять.
Крупский озадаченно посмотрел
– Марокканские песнопения по телевизору? – осторожно спросил он. – Или игры типа «угадай слово из трех букв»? Как можно иметь культуру, которую видно только при большом желании ее рассмотреть? При очень большом желании? Вот ты, молодой и красивый, приезжаешь, скажем, в Германию. Тебе нужно присматриваться для того, чтобы увидеть тень Гете или Шиллера? Да нет, они живут там. Но, если под культурой понимать только чистоту улиц, то да, здесь очень «культурно». Только это разные понятия культур. И культуру принимать не нужно, она либо есть, либо нет. А уж когда нет, так и не придумаешь. Все равно получится суррогат.
– Да, ты сам ничего не пишешь, только числишься в сатириках, – ядовито ответил Алекс. – А мог бы создавать русскоязычную сатиру Израиля, если тебе не хватает чего-то.
Крупский погрустнел и взял еще одну конфету, словно желая подсластить пилюлю:
– Пишать, – невнятно сказал он, – никак невозможно. Как я могу сотрясать воздух, если у меня не оплачена квартира и долгов на сто тысяч? – он осекся. – Это я не о себе в данном случае, это гипотетически. Тут уж не до философии, литературы и прочих роскошеств. Русская интеллигенция всегда любила игры ума, споры и дискуссии. А вот назвалась она – «прослойка». И это говорит о том, что нас мало, и встретиться в чужой стране почти невозможно. Вероятность такой встречи очень и очень мала. Но, вот мы с вами встретились – это плюс. А о чем мы сейчас говорим? О том, что нам не о чем говорить – и это минус.
– В России с этим должно быть полегче, – осторожно заметил я.
– Что вы такое говорите? – вскричал он. – В России… Вы знаете сказки о подменных детях? Так вот, Россию подменили еще в девяностые. Само понятие «разум» вымыто из обихода. Сливки общества теперь не ученые и не люди искусства, они теперь – «звезды шоу-бизнеса». – На его лице отразилось такое глубокое отвращение словно его затошнило. – А пляшут они на потребу «браткам», которые платят, а потому и музыку заказывают по своему вкусу. Он умолк. Потом вдруг резко вскочил и метнулся к компьютеру. Прошелся пальцами по клавишам, набирая какой-то адрес, и поманил меня. Следом потянулась и Лена, Алекс не пошевелился, продолжая безучастно смотреть в темное окно. На странице висела огромная шапка – «Русь великая». Крупский быстро прокрутил ее вниз, нажал на какую-то надпись. Открылся текст. Но, что это был за текст! Некий товарищ убеждал всех, что России ныне исполнилось тридцать две тысячи лет, и поздравлял первобытного человека с тем, что он был русским.
– Это розыгрыш, – уверенно сказала Лена. – Такого всерьез не говорят…
– Увы, нет, – покачал головой Крупский. При этом его кудри мазнули меня по носу, и я инстинктивно отодвинулся. Но затем, снова припал к экрану. На фразе «Русский народ – потомки Бога Рода. Семитские племена – существа безродные, с которыми Бог заключил договор – нанял на службу. Негоже нам, потомкам богов, терпеть от того, кто призван Богом нам служить. Вспоминайте старую русскую религию! Устанавливайте новую русскую религию» – не выдержал я.
– Но это же…
– Это новомодное направление российской идеологии. – скорбно сообщил Крупский. – Зарождение неофашизма. И как всегда начали с нас.
Он резко отошел от компьютера и уселся в свое кресло:
– А вы говорите – возвращаться…
– Я всегда говорил только одно, – пробурчал Алекс со своего места. – Там нечего делать.
– Но, ты-то русский , – сказал я. – Это твоя родина.
– Мой отец – наполовину китаец, – ответил Алекс. – И такая родина мне не нужна.
Я промолчал и погрузился в размышления. А что было говорить? Сам виноват, что особо не интересовался новой идеологией. Желания не было. И вот сейчас, у меня как-то все стало складываться в голове. Пока начерно. Мир потихоньку сходил с ума, а я не был психиатром, чтобы определить диагноз.
Я мог только описать свои физические ощущения – у меня мерзла спина, несмотря на удушливую жару, и голова пухла от мыслей. Лена вдруг обиженно сказала:
– Здесь тоже нечего делать. Я не поломойка вообще-то.
– Ну, и возвращайся, – тут же отреагировал Алекс. – Если не желаешь принимать здешние реалии – возвращайся. Я тебя не держу.
Разлад в этой семье все усиливался. Но я не мог, не хотел принять сторону Алекса, потому что в моих глазах он тоже оказывался перебежчиком. Так бы мы, наверное, и сидели, дуясь друг на друга, если бы в этот самый момент на лестнице не раздался дикий вой. Алекс сорвался с места и бросился из комнаты. Мы сидели, оцепенев, вслушиваясь в дикие крики, и не могли понять, что же там произошло. Но никто из нас троих не рискнул выглянуть из квартиры, хотя Алекс оставил дверь приоткрытой. Наконец, через долгие несколько минут, он вернулся, бледный как смерть и схватил телевизионный пульт. После нескольких попыток ему удалось включить телевизор. По всем каналам показывали одно и то же… Полицейские, берег моря, туфельку на высоком каблуке, валяющуюся на мостовой… Крупным планом – туфелька, крупным планом…
– Теракт, – сказала Лена обыденным голосом.
Это был теракт на русской дискотеке «Дольфи», а на календаре было 1 июня 2001 года. День защиты детей.
– Вчера ты мне говорил, что русские репатрианты арабов не интересуют. – обратилась Лена к Алексу. – Что взрывов в местах скопления русских не будет. Что здесь для нас самое безопасное место. А я – говорила тебе другое… И кто опять прав?
Алекс посмотрел на нее, нахмурив брови и поджав нижнюю губу, но ничего не сказал. Я видел, что в нем накрепко засело желание доказать свою правоту… но доказывать было нечего, он был неправ. Но телевизор он, все-таки выключил и воззрился почему-то на меня. Терпеть не могу, когда так смотрят. Поэтому я спросил:
– Что?
– У меня для тебя был подарок, – проскрипел он, почти не разжимая губ. – Предложение. Ты ведь – пишешь?
Поражаясь такой его проницательности, я кивнул. Это же надо было – догадаться после четвертого года общения.
– Так вот, – продолжал он. – Ты говорил, что пишешь о ночных клубах и всяком таком? Да?
– Да.
– Я нашел для тебя такой клуб. Он находится в Старом Яффо. Это клуб садомазохистов с театрализованными представлениями. Называется «Поздемелье».