Темный инстинкт
Шрифт:
— Да, — Мещерский кивнул.
— Ну? Э-э, брат, чтой-то на тебя нашло, а?
— Там было нечем дышать, Вадя. — Мещерский взглянул на друга, и тот прочел в его взгляде тоскливую тревогу, возникающую у многих из нас тогда, когда никак не раздается долгожданный звонок не вернувшегося издалека близкого человека. — Я там задыхался. Разреженная атмосфера. Эверест.
— Но что конкретно ты почувствовал? Что это было?
Неприязнь? Страх?
— Не знаю. Просто духота, как перед грозой.
Кравченко только рукой махнул:
— Ты внук милейшей Елены Александровны, Серега.
Яблочко
— У меня стальные нервы или вовсе нервов нет, — промурлыкал Мещерский, взял полотенце и направился в ванную. — А знаешь еще что?
— Ну?
— Я все равно не хочу отсюда уезжать. Пока.
— Черкни письмецо бабуле, — вдогонку крикнул ему Кравченко. — Изложи ей свои сны.
— Мне сегодня ничего не снилось.
— А мне.., эх! — Кравченко аж зажмурился. — Ладно, пошлить не будем, вы этого не любите.
— Значит, ты ничего не слышал сегодня ночью?
— Слушай, хватит дурака валять. Это уже не смешно.
Что с утра туман напускаешь?
— Я ничего не напускаю, — Мещерский уже захлопывал за собой дверь. — Просто я хочу сказать, что ночью в этом доме, кроме меня, кто-то еще не спал.
Завтракали на этот раз все порознь. Агахан Файруз с утра был чем-то уже занят — Мещерский слышал, как он пылко и раздраженно разговаривал с кем-то по радиотелефону в комнате, обставленной как некое подобие кабинета — с пыльными книжными стеллажами, старым письменным столом, на котором теперь красовался «ноутбук» последней модели с раздражающе ярким экраном. Имелось там и маленькое пианино в углу, заваленное папками с нотами.
Комната, как пояснила Мещерскому Майя Тихоновна, была некогда кабинетом первого мужа Зверевой, дирижера Станислава Новлянского — отца Алисы и Петра. И все в ней с тех пор оставалось так, как и при его жизни. Однако теперь в ней обитал секретарь. И престижный чемоданчик походного компьютера принадлежал явно ему.
Дмитрий Корсаков с мокрыми после душа соломенно-крашеными волосами взял у домработницы только чашку кофе и пил его в музыкальном зале. Включил магнитофон.
Мещерский снова услыхал приглушенную «Шехеразаду», на этот раз уже в исполнении симфонического оркестра.
Первые такты, тему Шехеразады — нежную и трогательную партию скрипки. Корсаков постоянно возвращался на эту мелодию, щелкая кнопкой перемотки пленки.
Григорий Зверев и Алиса Новлянская, как оказалось, с самого раннего утра гулявшие вокруг озера, явились к завтраку тихие и очень серьезные и тут же составили компанию приятелям. Алиса принесла из бара в гостиной бутылку бренди и хотела было налить мужчинам, но все отказались — утро все-таки. Тогда она налила себе в кофе солидную порцию. Новлянский Петр, сошедший к столу ровно в девять ноль-ноль в шикарном ярко-алом спортивном блузоне от Ферре и белоснежных брюках, молча забрал у нее бутылку и так же молча вернул ее в бар.
Майя Тихоновна кофе пить не стала, жаловалась на мигрень, на «мухи в глазах» и попросила Шурочку выжать ей на кухне морковного сока пополам с апельсиновым.
Однако на гренки и на булки налегала так, что те только Хрустели у нее на зубах.
К столу не вышли только Зверева с мужем да Шипов-младший. В саду не было
Господи, что это за пара? Как она просыпается по утрам, как засыпает ночью? У Шилова слишком кожа нежная, слишком покорный взгляд. Неужели ему не противно видеть рядом с собой эту постаревшую женщину, которой уже пятьдесят два (!) года, эту великолепную, странную женщину? Он пил обжигающий кофе. Ну а тебе, тебе самому, доведисъ вот так, какие бы чувства ты сам испытал с ней рядом? Он потянулся за салфеткой.
Ведь у нее было четыре мужа, а любовники? Да что говорить! Кто не вздыхал по ней, кто не хотел ее.., когда она была молодой? Кастро вон с ней по пляжам гулял, Рейган на ранчо возил. А еще баба Лена рассказывала, что в семьдесят восьмом в Мадриде из-за нее вроде бы свел счеты с жизнью какой-то знаменитый тореро. И все это — ее век.
Прошлое. От которого остался только голос. Да еще эта увядшая ухоженная маска искусно загримированного лица. И этот мальчишка Сопрано тоже вот остался…
Мещерский отложил салфетку и, улыбнувшись, вежливо поблагодарил Александру Порфирьевну за отменный завтрак.
— Сергей, прошу прощения, но там какой-то парень на машине вас спрашивает. — Мещерский почувствовал на плече чью-то руку. Бело-красный фирменный Петр Новлянский кивнул ему, распространяя вокруг себя аромат дорогих мужских духов.
— Меня спрашивает?
— Вас и вашего приятеля.
— Кто же это?
«Яппи» пожал узкими плечами:
— Пригласить его в дом?
— Нет-нет, сейчас мы выйдем, — Мещерский поспешно поднялся.
Он разыскал Кравченко — тот сидел на террасе с появившимся откуда-то Андреем Шиповым. Сопрано держал в руке стакан молока и пил его маленькими глотками.
В белесых потертых джинсах и синей хлопковой футболке он казался совершеннейшим подростком. На его шее поблескивала золотая цепочка.
Они с Кравченко о чем-то оживленно беседовали, а когда подошел Мещерский, умолкли.
— Интересно, кому это мы понадобились? — заметил Кравченко. — Хотя я, кажется, догадываюсь.
Шипов вышел вместе с ними. У ворот стояли потрепанные вишневые «Жигули», а за рулем — оперуполномоченный Сидоров собственной персоной.
— День добрый, — поздоровался он подозрительно приветливо. — Вадим, Сережа, вас не затруднит снова кое в чем оказать нам помощь?
Мещерский хотел было огрызнуться: «Да вы что себе позволяете?» — но Кравченко уже жал оперу руку, словно лучшему другу, и дергал дверцу машины.