Темный инстинкт
Шрифт:
— Ладно. Кончай скрипеть. Ты вот лучше мне скажи… — Кравченко задумался на секунду. — Выходит, все тут всем распрекрасно ясно? Так?
— Думаю, с самой первой минуты, — Мещерский вздохнул. — Кого-кого, а дураков в этом доме нет. И наивных тоже. Так что сказочка про сбежавшего психа для них из области Белоснежки. Не то что для нас с тобой.
— Но Пустовалов действительно сбежал, и наверняка это он прикончил строителя. Его ищут. Итак, дураков тут нет. И они что-то подозревают?
— Не что-то, а друг друга. Уже начали. Новлянская проболталась. А нас попытаются использовать
— А мы поимеем их всех, Серега, a? — Кравченко довольно хмыкнул. — Так, значит. Пит Новлянский тащится от бабочек? Интересненько. Вот по виду-то не скажешь.
И вчера утром он как раз…
— Можно, конечно, заняться выяснением, кто что делал в часы убийства, — Мещерский говорил медленно, словно бы нехотя. — Только пустая это трата времени. Они родственники, и, чтобы заставить их показывать друг против друга, надо сначала посеять ветер и только потом пожать ураган. А мы не знаем, с чего этот сев начать. Ящика Пандоры, Вадя, вот чего тут нам пока не хватает. Наследство — цель, конечно, очевидная, но только для троих: брата Григория и Новлянских. Хотя дети первого мужа, Вадя, это — да ты и сам Сидорову сказал — седьмая вода.
Может, конечно, существовать завещание, которое узаконит права всех претендентов, но в таком случае…
— Тебе ж Елена Александровна сразу на завещание намекнула!
— А Зверева молчит! И без нее наши догадки — ерунда.
Завещание, даже если оно и есть, недолго переписать. Так что… Убийство совершено в семье и, может статься, кем-то из семьи. А причины? Ну хорошо, одну мы вроде знаем. А остальные? Почему, скажем, Шилова убил иранец?
А Корсаков?
— Нудный он тип, на мой взгляд.
— И еще остаются — младший брат, поклонник дуче, подруга, старая домработница…
— Что, этих баб тоже будем в черный список включать? — ухмыльнулся Кравченко.
— По логике вещей включить мы должны всех, — Мещерский воодушевился. — Все так делали.
— В книжках!
— Все так делали. И если мыслить логически, убить ближнего своего дано при определенных условиях любому.
— Я бабульку Кристи в пятом классе бросил читать — у меня мозги от ее загадок усохли, — Кравченко ухмылялся. — А ты представляешь себе, как эта толстуха заворачивается в свои атласные халаты и зловеще подкарауливает в кустах четвертого мужа своей подруги — как Фрекен Бок, — он фыркнул. — Да ты и сам в такое не веришь.
— Логика в вере не нуждается.
— Логика, логика, заладил тоже! Ты вот даже не знаешь, что под этим словом подразумеваешь. Спроси — не объяснишь.
— Нет, объясню!
— Брось. Сам же говорил: к логике надо вовремя прибегать и вовремя из нее выбегать. А тут, если это действительно семейное дело, никакой логики быть не может. Эх, Серега, семья — материя тонкая. А семейные тайны, интриги — это, знаешь ли вообще… Катьку бы сюда, это ее стихия, она любит покопаться во всякой там психологии…
А мы как пни, ей-богу. Вернее, я — я, Серега, толстокожий человек, как Катька скажет. А ты больно своей логике веришь, хотя, что уж греха таить, ни черта в ней не смыслишь.
— Ты
— Не бей по больному месту.
— А ты мне?
— Пардон. Но насчет профессионализма утерянного ты меня первый поддел. Ладно, прощаю. Давай-ка лучше, чем попусту препираться, кое-что обсудим. А то мне завтра перед Сидоровым отчитываться о внутридомашних отношениях, а я секу их трудно. Итак, эта Лиска-Алиска алкоголичка, да еще язвенница. И что нам это дает?
— У нее нервный склад натуры. Она подвержена перепадам настроения, болтлива, иногда говорит любопытные вещи. И у нее было язвенное кровотечение, которое может повториться.
— Бр-р, удовольствия в этом мало. А с братцем они, значит, как кошка с собакой?
— Я бы не сказал. — Мещерский повернулся. — Разговаривают они друг с другом действительно бесцеремонно, куда только прежние манеры подевались. Но ты б видел его лицо в тот миг, когда она разыграла припадок! Петька этот побелел весь — видимо, действительно искренне за нее испугался. А насчет грубости его… Она ведь такую ерунду несла — любой бы не выдержал. Иной и на затрещину бы не поскупился — у нас джентльменов-то днем с огнем, а этот терпел все. Только огрызался.
— Ну, тогда пока будем считать, что брат и сестра друг друга все же любят, но на свой лад, — подытожил Кравченко. — А Звереву они…
— Их отношения к мачехе я пока еще не понял, — честно признался Мещерский. — Они живут в ее доме.
Фактически она до сих пор их содержит. И это пока все.
— А с ее братцем к тому же Алиска… Слушай, они с этим Таврическим спят или не спят?
— Понятия не имею, — Мещерский нахмурился. — Я за ними в замочную скважину не подглядывал.
— Ну, не принимай так близко к сердцу… Ты ведь наблюдательный, долго ль тебе понять всю эту ауру — взгляд, жест, вздох. — Кравченко вертелся в постели. — Ты вот тогда сказал: «Странный дом. Кое-кто здесь не спал». В ту, ночь, накануне, понимаешь? Так я, грешным делом потом на эту парочку подумал. Амуры, мол, летали-трепыхались.
А ты что имел в виду?
— Не знаю, но не амуры, это точно, — Мещерский помрачнел. — Не могу это объяснить. Я проснулся среди ночи и в полудреме — ну, знаешь, как это бывает: полуявьполусон — что-то почувствовал. Может быть, шаги, может, дыхание, может, полоску света под дверью. Словом, ПРИСУТСТВИЕ. И решил…
— Так что это было? Шаги — это одно, свет — другое, а дыхание это как-то чересчур.
— Отстань ты от меня, — Мещерский досадливо стукнул кулаком по постели. — Откуда я знаю, что это было?
Это как дуновение, предчувствие чего-то. ПРИСУТСТВИЕ.
Я же сказал: «странно» — именно так я это и ощутил тогда.
Весьма неприятное, надо сказать, ощущение. Тебе такого не пожелаю.
— Призрак замка Моррисвиль, — фыркнул Кравченко.
— Призрак — не призрак, но восприятие мое и восприятие Зверевой некой сгустившейся в этом доме атмосферы в чем-то совпали.
— Ты о духоте говорил, она — о ненависти. А сошлись вы на слове «анчар».
— Она тоже призналась, что ей вдруг «стало нечем дышать».