Темный карнавал (сборник)
Шрифт:
Как странно было вдруг обнаружить свое собственное тело. На протяжении целых двенадцати лет тела попросту не существовало. Оно обреталось где-то под головой, как ненужный маятник под спящими ходиками, и вот теперь Вивиан приводила его в движение, прикасаясь, подталкивая, раскачивая из стороны в сторону, — и так до тех пор, пока под механизмом, застучавшим в голове, маятник не принялся описывать умопомрачительные горячие дуги. Часы пошли. Часы не могут показывать время, пока не начнет раскачиваться маятник. Часы могут быть собраны, ничуть не повреждены, вполне исправны, готовы
— И вот девушка убежала в лес…
— Не тормози, Крис! — сердился Лео.
Все происходящее напоминало ту историю, в которой кто-то поднимался по ступеням: шаг-другой, шаг-другой. Такой же поздний вечер, такая же тьма, все здесь было так же. Так, да не так.
Пальцы Вивиан ловко поколдовали над пряжкой ремня и расстегнули ее, высвободив металлический язычок.
Она коснулась первой пуговицы.
Добралась до второй.
Очень похоже на ту страшилку. Только здесь все происходило взаправду.
— Вот, значит, убежала девушка в лес…
— Заклинило тебя, что ли, Крис? — возмутился Лео.
Она уже дошла до третьей пуговицы.
Уже спустилась к четвертой, ох, теперь к пятой, а потом…
Тот же возглас, которым окончилась предыдущая история, тот же самый выкрик на этот раз неистово зазвенел у него внутри, тихо, беззвучно, неслышно.
То же самое слово!
То же самое слово, которое всегда выкрикивают в конце истории о том, как некто поднимается по ступеням. То же самое слово в конце рассказа.
Крис уже не владел своим голосом:
— Она как побежит, а там что-то было, там было, значит, как это… ну, она хотела… м-м-м, за ней кто-то гнался… то есть… ну, она, значит, побежала и оказалась… в общем, упала она, потом вскочила и как побежит, а потом…
Вивиан вплотную прижималась к нему, ни на миг не переставая двигаться. Ее губы словно запечатали эту историю у него во рту и не выпускали наружу. Замок в последний раз содрогнулся и обратился в руины, полыхнув ослепительной вспышкой, и в мире не осталось ничего, кроме вновь изваянного тела и обретенного понимания того, что девичье тело — это не какой-нибудь висконсинский пейзаж, не холмистый вид, на который просто приятно смотреть. Нет, это средоточие красоты, и музыки, и пламени, и всего тепла, какое только сыщется в мире. Это средоточие всех перемен, всех движений, всех согласований.
В сумрачной дали первого этажа раздался слабый телефонный звонок. Он едва долетал до слуха, как плач из затерянной башни. Телефон звонил, а Крис ничего не слышал.
Вроде бы Лео и Ширли вяло повозмущались, а потом, несколько минут спустя, до Криса дошло, что эти двое неумело целуются, ничего более, просто неловко прижимаются лицами друг к другу. Стало совсем тихо. Все истории были рассказаны, и комнату поглотила пустота.
Как странно. Крис был способен только лежать и ощущать, пока Вивиан разыгрывала в темноте эту небывалую пантомиму, содержащую такое, о чем тебе за всю жизнь никто не расскажет, думал он. Никто ничего не расскажет. Скорее всего, эту пантомиму невозможно выразить словами: слишком уж она необыкновенна,
С лестницы послышались шаги. На этот раз их приближение было очень медленным и печальным.
— Быстрей! — прошептала Вивиан и отпрянула, поправляя платье.
Как слепой, не чувствуя собственных пальцев, Крис застегнул ремень и пуговицы.
— Давай быстрей! — шептала Вивиан.
Она зажгла свет, и мир поразил Криса своей нереальностью. После темноты, после этой нежной, мягкой, подвижной и таинственной темноты бледные стены казались бескрайними и равнодушными. Шаги все приближались, и все четверо снова торжественно вытянулись, прислонившись спинами к стене, а Вивиан начала повторять свою историю:
— Теперь он поднялся на самый верх лестницы.
Дверь отворилась. На пороге стояла тетя, ее лицо было в слезах. Все стало ясно без слов.
— Только что позвонили из больницы, — сказала она. — Ваш дядя Лестер скончался.
Никто не шевельнулся.
— Спускайтесь в гостиную, — проговорила тетя.
Они медленно встали с кушетки. Криса, как одурманенного, бросило в жар, ноги не слушались. Пришлось пропустить вперед тетю и всех остальных. Он последним спустился по лестнице в тихое царство плача и неподвижных скорбных лиц.
Шагнув на последнюю ступень, он не смог более противиться странной мысли, которая ворочалась у него в голове. Бедный дядя Лестер, ты лишился своего тела, а я обрел свое, но ведь это несправедливо! Ужасно несправедливо, потому что это так здорово!
Через несколько минут все разъедутся. Молчаливый дом на несколько дней сохранит их рыдания, радио одним щелчком заставят смолкнуть на целую неделю, а смех будет умирать, не успев появиться на свет.
Крис вдруг заплакал.
На него посмотрела мама. На него уставился дядя Эйнар, а за ним и другие родственники. И Вивиан тоже. И Лео, такой высоченный, с мрачным видом стоящий неподалеку.
У Криса текли слезы; все смотрели на него.
Но одна лишь Вивиан знала, что это слезы радости, горячие и ликующие, — слезы ребенка, нашедшего клад, что скрывался в горячих глубинах его собственного тела.
— Ну что ты, Крис. — Это мама приблизилась, чтобы его утешить. — Будет, будет…
Ложки-плошки-финтифлюшки
Почтальон едва не расплавился от зноя, пока брел по тротуару под обжигающим летним солнцем, роняя капли с потного носа и придерживая объемистую кожаную сумку потной ладонью.
— Так, поглядим. Это у нас дом Бартона. Сюда три письма. Одно — Томасу, другое — его женушке Лидди, а третье — бабке. Стало быть, жива еще? Ох уж это старичье, ничто их не берет.
Он бросил письма в ящик и остолбенел.
До его ушей донесся львиный рык.
Почтальон отпрянул, вытаращив глаза.
Тугая дверная пружина исполнила душераздирающую мелодию.
— Доброе утро, Ральф.
— Мое почтение, миссис Бартон. Неужто вы льва взяли в дом?
— Что?