Темный карнавал (сборник)
Шрифт:
Хотя лицо ее во мраке казалось лишь тенью холодной плоти, он почувствовал, как взгляд ее движется по его дрожащей ладони.
— О, почему ты так долго не приходил? — печально произнесла она. — Еще немного — и было бы совсем поздно.
— Поздно для чего?
— Для спасения. Для того, чтобы принять дар, который я могу тебе дать.
Сердце его бешено заколотилось.
— А что вы можете мне дать?
— Покой, — ответила она. — Безмятежность. Спокойствие посреди хаоса. Я дитя ядовитого ветра, совокупившегося с Ист-Ривер в одну из зловонно-помойных, промасленно-чадных ночей. Я обратилась против своих родителей. Я прививка против той самой желчи, которая породила меня на свет. Я вакцина, сотворенная из ядов. Я антитело на все времена. Лекарство от всех недугов. Город тебя убивает, разве не так? Манхэттен — твой
— Каким образом?
— Ты станешь моим учеником. Как невидимая свора сторожевых собак, моя защита будет окружать тебя. Грохот подземки никогда больше не осквернит твой слух. Ядовитый смог никогда не проникнет в твои легкие и ноздри, никогда не будет щипать тебе глаза. Я научу твой язык ощущать вкус райских плодов в подгорелых и черствых сосисках, которые ты ешь на обед. Простая вода из офисного охладителя превратится в редкое, благородное вино. Полицейские будут откликаться на твой зов. Такси, несущееся в никуда после конца рабочей смены, будет останавливаться, стоит тебе моргнуть глазом. Театральные билеты будут тут же появляться, едва ты подойдешь к окошку кассы. Светофоры будут переключаться на зеленый — заметь, даже в час пик, — если тебе вдруг заблагорассудится прокатиться на машине от Пятьдесят восьмой улицы до Вашингтон-сквер, и ни разу не загорится красный. Всюду будет зеленый свет, если только я буду рядом… Если я буду с тобой, с первого изнуряюще-знойного июньского дня и до последнего часа, когда раздавленные жарой живые мертвецы, возвращающиеся в начале сентября с моря, тихо сходят с ума в простаивающих на полпути железнодорожных вагонах, наша квартира станет тенистой поляной в тропических джунглях, наполненных криками птиц и любовными песнями. Наши комнаты будут полны хрустальным звоном. Наша кухня станет эскимосским иглу посреди июльского пекла, где мы будем объедаться мороженым, сделанным из лучшего шампанского, «Маммз» и «Шато Лафит Ротшильд». А наша кладовая? — свежие абрикосы хоть в августе, хоть в феврале. Каждое утро — сок из свежих апельсинов, на завтрак — холодное молоко, на полдник — прохладные поцелуи, мои губы всегда словно охлажденные персики, мое тело — словно заиндевевшие сливы. Как сказала Эдит Уортон [58] , наслаждение всегда под рукой… Каждый раз, когда посреди невыносимого дня тебе захочется пораньше вернуться домой с работы, я позвоню твоему боссу и он отпустит тебя без слов. Скоро ты сам станешь боссом и, когда захочешь, будешь приходить домой, где тебя ждут холодный цыпленок, фруктовый пунш и я. Лето на Виргинских островах. Осень — полная заманчивых обещаний, которые вскружат тебе голову, но не заставят потерять ее совсем. Зимой, разумеется, все будет наоборот. Я стану твоим очагом. Мой милый пес, приляг у очага. Я укрою тебя снежными хлопьями… В общем, ты получишь все. Взамен я попрошу не много. Всего лишь твою душу.
58
Эдит Уортон (1862–1937) — американская писательница, автор романа «Век невинности» (1920), проникнутого сожалением об утрате традиционных нравственных и эстетических ценностей. По художественной манере близка к отцу литературного модернизма Генри Джеймсу (1843–1916), с которым была хорошо знакома. (Примеч. ред.)
Он замер и чуть было не выпустил ее руку.
— Что ж, разве не этой просьбы ты от меня ожидал? — рассмеялась она. — Но душу нельзя продать. Ее можно лишь потерять и никогда больше не найти. Сказать, чего я действительно хочу от тебя?
— Скажи.
— Женись на мне, — произнесла она.
«То есть продай мне свою душу», — подумал он, но промолчал.
Но она прочла это в его глазах.
— Господи, — сказала она, — неужели я прошу слишком многого? За все, что я даю?
— Мне надо это обдумать!
Незаметно для самого себя он отступил на шаг.
Голос ее погрустнел.
— Если тебе надо что-то обдумать, значит, это никогда не состоится. Прочтя книгу, ты ведь знаешь, понравилась она или нет? И в конце спектакля ты либо спишь, либо нет. Так и здесь: красивая женщина есть красивая женщина, а хорошая жизнь — это хорошая жизнь, разве нет?
— Почему ты не хочешь выйти на свет? Откуда мне знать, что ты
— Ты узнаешь, стоит лишь сделать шаг в темноту. А по голосу ты не можешь определить? Нет? Бедняжка! Если ты сейчас мне не поверишь, я не буду твоей уже никогда.
— Могу я подумать? Вернусь завтра вечером! Что могут значить какие-то двадцать четыре часа?
— Для человека в твоем возрасте — всё.
— Но мне только сорок!
— Я говорю о твоей душе, а для нее это слишком поздно.
— Дай мне еще одну ночь!
— Ты и так возьмешь ее на свой страх и риск.
— О господи, господи, о боже, — простонал он, закрывая глаза.
— Как раз сейчас Он тебе не поможет, увы. Лучше тебе уйти. Ты просто взрослый ребенок. Жаль. Жаль. Твоя мать жива?
— Умерла десять лет назад.
— Нет, жива, — сказала она.
Он попятился к двери, но остановился, пытаясь унять волнение в сердце.
— Как давно ты здесь? — спросил он, с трудом поворачивая налитый свинцом язык.
Она рассмеялась с едва уловимой ноткой горечи.
— Уже третье лето. За эти три года ко мне в лавку пришли всего шесть мужчин. Двое убежали сразу. Еще двое побыли немного и ушли. Один пришел еще раз, а потом исчез. Шестой же, побывав у меня три раза, признался наконец, что не верит. Видишь, никто не верит в настоящую, безграничную и ограждающую от всех печалей и волнений любовь, когда сталкивается с ней лицом к лицу. Какой-нибудь деревенский парень, простой, как дождь, ветер или колос, смог бы остаться со мной навсегда. Но житель Нью-Йорка? Во всем видит подвох… Кто бы ты ни был, каков бы ты ни был, о добрый господин, останься, подои корову и поставь парное молоко под прохладный навес в тени дуба, что растет на моем чердаке. Останься и нарви водяного кресса, чтобы очистить им свои зубы. Постой в Северной кладовой среди запахов хурмы, цитрусов и винограда. Останься и останови мой язык, чтобы я больше не произносила таких речей. Останься и закрой мне рот, чтобы я не могла вздохнуть. Останься, ибо я так устала от разговоров и так нуждаюсь в любви. Останься. Останься.
Ее голос звучал так пылко, так трепетно, так нежно, так сладко, что он понял: если сейчас не убежит, он пропал:
— Завтра вечером! — крикнул он.
Его ботинок натолкнулся на что-то, лежащее на полу. Это была острая сосулька, отколовшаяся от длинного ледяного бруска.
Уилл Морган наклонился, схватил сосульку и побежал.
Дверь захлопнулась с громким стуком. Свет замерцал и погас. Убегая, он уже не видел вывески: МЕЛИССА ЖАБ, ВЕДЬМА.
«Уродина, — думал он на бегу. — Чудовище, наверняка чудовище и уродина. Иначе и быть не может! Ложь! Все ложь! Она…»
Вдруг он столкнулся с каким-то человеком.
Они вцепились друг в друга, замерли и стояли так посреди улицы, вытаращив глаза.
Нед Эминджер! Господи, это опять он!
Четыре утра, воздух по-прежнему раскален добела. А Нед Эминджер бредет как лунатик, ловя прохладу; рубашка свернулась на его разгоряченном теле, по лицу струится пот, глаза потухли, ноги скрипят в запекшихся от жары кожаных ботинках.
Они оба чуть не упали в момент столкновения.
Коварная мысль промелькнула в голове Уилла Моргана. Он схватил старика Неда Эминджера, повернул вокруг и направил в глубину темного переулка. Не загорелся ли снова там вдали этот свет в окне лавки? Точно, горит!
— Нед! Туда! Иди туда!
Смертельно усталый, ничего не видя от жары, старик Нед Эминджер, качаясь, направился в глубь улочки.
— Подожди! — вскричал Уилл Морган, жалея о своей злой шутке.
Но Эминджер уже скрылся из виду.
Уже в подземке Уилл Морган лизнул сосульку.
Это была Любовь. Наслаждение. Это была Женщина.
К тому времени, как поезд с ревом подлетел к платформе, в руках у него уже было пусто, а тело покрыто ржавчиной пота. А сладкий привкус во рту? Обратился в прах.
Семь утра, Уилл Морган так и не сомкнул глаз.
Где-то гигантская доменная печь открыла свою заслонку и дотла выжгла Нью-Йорк.
«Вставай, — сказал себе Уилл Морган. — Живо! Беги скорей в Гринвич-Виллидж!»
Он вспомнил вывеску:
СТИРКА-ПРАЧЕЧНАЯ:
СДАЙТЕ СВОИ ГРЯЗНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
ДО 9 УТРА,
ПОЛУЧИТЕ ИХ ЧИСТЕНЬКИМИ
НА ЗАКАТЕ.
Но он не поехал в Виллидж. Он встал, принял душ и вышел в жаркое пекло города, чтобы навсегда потерять свою работу.