Темный принц
Шрифт:
— Пожалуйста, Михаил. Я любил Ноэль.
В глубине души Рейвен знала, что Рэнд просит не за ребенка.
От ярости лицо Михаила потемнело, губы сжались, а глаза полыхнули красным огнем.
— Не говори мне о любви, Рэнд. Отправляйся под землю, исцелись. Я найду ассасинов и отомщу за свою сестру. Больше я не буду давать волю чувствам. Если бы я не уступил ее мольбам, она была бы сейчас жива.
— Я не могу спать. Это мое право отправиться на охоту.
Рэнд говорил вызывающе, угрюмо, словно ребенок, который хочет добиться уважения и равенства, но знает, что этого никогда
Нетерпение промелькнуло на задумчивом лице Михаила.
— Тогда я приказываю тебе и даю исцеляющий отдых, необходимый и твоему телу, и твоему сознанию.
Его голос был бесстрастным, как всегда. И если бы не ярость, пылающая в черных глазах, Рейвен подумала бы, что он заботится об этом мужчине.
— Мы не можем себе позволить потерять и тебя, Рэнд.
Его голос вдруг стал бархатным, повелевающим.
— Ты отправишься спать, Рэнд. Ты отправишься к Эрику, и он поможет тебе приготовиться и защитить себя. Ты будешь пребывать во сне до тех пор, пока не перестанешь представлять опасность для себя и для других.
Рейвен была поражена и встревожена его неограниченной властью, которую он сам воспринимал как должное. Один только его голос мог ввести в гипнотический транс. Никто не сомневался в его авторитете, даже в принятии решения по такому важному вопросу, как сохранность ребенка. Она прикусила губу, запутавшись в своих ощущениях. Он был прав насчет ребенка. Она чувствовала какую-то неискренность в Рэнде, и все же то, что взрослый мужчина повинуется его приказу — вынужден повиноваться, пугало ее. Ни у кого не должно быть такого голоса, таких способностей. Что-то столь сильное могло быть применено неправильно, могло легко развратить того, кто владел им.
Когда Рэнд ушел, они остались стоять в сгущающихся сумерках, глядя друг на друга. Рейвен чувствовала, как на нее давит недовольство Михаила, и вызывающе вздернула подбородок. Он мгновенно придвинулся ближе, его пальцы обхватили ее горло, словно он хотел ее задушить.
— Ты больше никогда не поступишь так безрассудно.
Она прищурилась.
— Не пытайся угрожать мне, Михаил, ничего не получится. Никто не смеет говорить мне, что делать и куда идти.
Его пальцы соскользнули на ее запястья, сжимая их так, словно он хотел сломать хрупкие косточки.
— Я не потерплю глупостей, из-за которых твоя жизнь может оказаться в опасности. Мы уже потеряли одну из наших женщин. Я не хочу потерять и тебя.
Его сестра, сказал он. Сострадание боролось в ней с инстинктом самосохранения. Главная причина их сегодняшней ссоры — то, что он так пугал ее.
— Михаил, ты не можешь положить меня в коробку и хранить на полке.
Она сказала это как можно мягче.
— Я не собираюсь спорить по поводу твоей безопасности. Чуть раньше ты осталась наедине с мужчиной, который думал о том, чтобы овладеть тобой силой. На тебя могли напасть дикие звери, и, если бы ты не была под моей защитой, в своем теперешнем состоянии Рэнд вполне мог поранить тебя.
— Но ничего этого не произошло, Михаил. Она дотронулась до его щеки, ласково поглаживая ее пальцами.
— Тебе и так есть о чем беспокоиться, и без меня хватает ответственности. Я могу помочь тебе. Ты же знаешь,
Он дернул ее за запястье так, что она потеряла равновесие и упала прямо на него.
— Ты сводишь меня с ума, Рейвен.
Его руки взметнулись, он прижал ее к себе. Голос стал низким, тягучим, гипнотизирующим — настоящая черная магия.
— Ты единственный человек, которого я хочу защищать, хотя ты и не повинуешься мне. Ты настаиваешь на независимости. Все остальные полагаются на мою силу, а ты хочешь помогать мне, хочешь взять на себя мои обязанности.
Он приблизил губы к ее рту.
И снова земля вдруг зашаталась у нее под ногами, а в окружающем воздухе затрещали электрические разряды. Язычки пламени лизали ее кожу, согревая кровь. Разноцветные пятна поплыли и заплясали перед глазами. Его губы и язык заявляли на нее свои права, настойчивые, мужские, подавляющие волю и мысли о сопротивлении. Она приоткрыла губы для него, разрешая ему проникнуть внутрь, решившись подвергнуться сладостно-жгучему нападению.
Ее руки, пройдясь по его широким плечам, обхватили его за шею. Ее тело стало податливым, мягким, подобно огненному шелку. Михаилу захотелось опустить ее на мягкую землю, сорвать с нее надоевшую одежду и окончательно сделать своей. Она была такой чистой на вкус. Никто не предлагал разделить с ним его нескончаемое бремя. Никто, пока не появилась эта маленькая хрупкая смертная, даже не задумывался о цене, которую ему приходится платить. Человек. Она была достаточно храброй, чтобы противостоять ему, и он не мог не уважать ее за это.
Михаил закрыл глаза, наслаждаясь ощущением ее тела, которое прижималось к нему, чтобы почувствовать, с какой силой он ее желает. Он держал ее в своих руках, сгорая от желания, нуждаясь в ней, даже не понимая, как этот огненный шторм мог его поглотить. Неохотно он поднял голову, хотя его тело сопротивлялось этому.
— Пойдем домой, Рейвен.
Его голос был неприкрытый соблазн.
Ее мягкие губы изогнулись в улыбке.
— Не думаю, что это безопасно. Ты принадлежишь к тому типу мужчин, от общения с которыми меня предостерегала мама.
Он собственнически обнял ее за плечи, привлекая к себе. Михаил не имел ни малейшего намерения позволить ей снова покинуть его мир. Его тело подтолкнуло ее в нужном направлении. Они шли вместе, и приятная тишина окружала их.
— Джейкоб не собирался причинять мне боль, — вдруг заявила она. — Я бы об этом знала.
— Ты не дотрагивалась до него, малышка, к счастью для него.
— Он, конечно, способен на насилие. Жестокость всегда так трудно заметить. — Она одарила его озорной улыбкой. — Она прилипает к тебе, как вторая кожа.
В отместку за поддразнивание он дернул ее за толстую косу.
— Я хочу, чтобы ты остановилась у меня. По крайней мере, до тех пор, пока мы не найдем и не уничтожим ассасинов.
Рейвен некоторое время шла молча. Он сказал «мы», словно они были командой. Это обрадовало ее.
— Знаешь, Михаил, сегодня произошла очень странная вещь. Кажется, ни один человек ни в гостинице, ни в деревне не знает об убийстве.
Его пальцы слегка коснулись ее скулы.
— И ты им ничего не сказала.