Темный путь. Том первый
Шрифт:
И она громко зарыдала, припав к моему плечу.
Надежда Степановна услыхала, проснулась и принесла ей стакан воды…
LXXVII
Лена проводила меня до крепостных ворот и долго потом стояла на стене. Я по временам оглядывался и украдкой махал ей платком.
Легкий снежок тихо перепадал. Порывистый ветерок сдувал его с пригорков.
Мы шли целый день и только к вечеру стали биваком в ущелье Киндыль-Азу…
Но я не буду описывать шаг за шагом все перипетии
Она совершилась в то переходное время, когда система так называемых «наказаний» и «устрашений» еще не кончилась, но уже была готова смениться другой системой медленных, но прочных захватов, которой мы обязаны покорением всего Кавказа.
Отряд наш шел под главной командой генерал-майора Друковского. Вечером, в 8 часов, когда уже было совершенно темно, мы вступили в густой лес и расположились здесь биваком.
Утром, на рассвете, мы должны были разрушить один завал, который мешал дальнейшему движению войска. Почти все утро мы употребили на это дело и на рубку леса. Я до сих пор не могу понять, почему всю эту операцию нам спокойно дал совершить неприятель. Он, очевидно, имел в виду наше отступление, так как, по старой системе, рано или поздно, но все-таки мы должны были отступить. К вечеру, на закате солнца, мы вышли из лесу и очутились в виду большого аула Гушаниба, который и составлял ближайшую задачу нашего набега.
Следовало «устрашить гушанибцев» и наказать их за недавнее нападение на наше укрепление на Кара-Шуде.
Мы подошли почти вплоть к аулу, и вдруг из ближайших саклей грянул залп, от которого пали ранеными или убитыми штабс-капитан Бориков, поручики Винкель и князь Кайбутов.
Я вместе с товарищами подбежал и поднял упавшего Винкеля. Мы подняли его, положили на носилки из ружей и тихо понесли на перевязочный пункт на опушку леса.
Пуля попала ему в бок, и все лицо его быстро изменилось, как-то потемнело, глаза потускли.
Я не пошел провожать его до перевязочного пункта, а на другой день узнал о его смерти.
LXXVIII
Вслед за этим залпом наша кавалерия бросилась на аул и дружным, ловким натиском выбила гушанибцев. Они побежали в горы, в овраг и на другую сторону маленькой горной речонки.
Мне пришлось участвовать в этом деле и с ужасом видеть, как мои товарищи рубили без пощады горцев и отбивали у них баранов и лошадей. Этого мало — они начали грабить.
Я закричал было на них, но они только засмеялись, и сам вахмистр Фердусенко заметил:
— Как же его не зорить, ваше благородие? Его не зориш, он тебя зорить будет. На-ко вот тебе пару пистолетов; настоящие «господские» будут!
И он подал мне пару длинных пистолетов, отделанных серебром и бирюзой.
Все награбленное, весь скот и добычу увезли в лес и затем ударили отступление. Только сотню казаков оставили
Тогда неприятель появился массами позади аула и на нашем правом фланге.
Если бы тотчас же отступили, то, вероятно, сохранили бы не один десяток людей, но нам нужно было «вполне устрашить» гушанибцев и зажечь еще два маленьких аула около самого леса.
Между тем наша колонна медленно двигалась к этому лесу, а пушки прикрывали наше отступление. Но, очевидно, они стреляли куда попало, так как ночь быстро приближалась, и прицел направляли на светлые места горизонта.
Зато среди темноты ярко вспыхнули с трех сторон три зарева, и при этой иллюминации мы вступили в лес.
Для нас начался в полном смысле слова ад. Я никогда не забуду этой грозной, смертоносной ночи и этого страшного леса.
Каждое дерево его словно ожило и посылало выстрелы в наш небольшой отряд, который составлял арьергард.
Это было «контрустрашение», был «баталык» за разоренные гнезда Гушаниба.
Если бы горцы не старались забежать или заскакать вперед нашего авангарда, нам бы пришлось еще хуже.
Они провожали нас с каким-то злорадством. То там, то здесь, вдруг из-за деревьев являлись целыми кучками и стреляли в упор.
Один раз из такой кучки вдруг выделился джигит, который закричал нам совершенно чисто, по-русски:
— Ага! Попались наконец! Вот мы зададим теперь вам!
Но меткая пуля казака Ляшкина уложила этого крикуна.
LXXIX
По мере удаления от опушки леса наше освещение пропадало.
Иллюминация, зажженная нами на прощание, гасла, и лес погружался в абсолютную темноту.
Вместе с этой темнотой прекратились и наступления неприятеля. Мы шли целый час среди тишины. Вдруг: «Стой!» Приказано расположиться бивуаком.
Располагаться на ночь в лесу, наполненном неприятелем, было не совсем благоразумно, и если он не тревожил нас, то, очевидно, потому, что работал в другом пункте с целью устроить нам западню или какую-нибудь мерзость.
Должно отдать полную справедливость солдатикам. Несмотря на страшную усталость и утомление, почти никто из них не лег, а некоторые, хотя и дремали, но стоя, прислонясь к дереву и не выпуская из рук ружья.
К рассвету костры погасли, и часу в десятом из-за деревьев грянул первый залп. Значит, «он» вернулся.
Напрасно офицеры говорили, что следует послать вперед хотя небольшой отряд и узнать, что там творится. Такое мнение найдено неосновательным.
Мы двинулись, и снова кругом нас затрещала пальба и зажужжали пули. Наступил опять тот же ад, только при другом освещении.
Вдруг прискакал ординарец с распоряжением, чтобы часть нашего полка передвинуть назад и тем усилить арьергард. Передвигаться под огнем — дело тоже не очень благоразумное. Но мы передвинулись и присоединились к А-цам.