Тёмный путь
Шрифт:
Они прошли мимо меня не оглядываясь и подошли к стенке, противоположной тому углу, в котором я скрылся. В стенке была потайная дверь, так искусно сделанная, что ее нельзя было заметить, по крайней мере вечером.
Кельхблюм подошел первый, отпер и широко распахнул эту дверцу перед стариком. Оба вошли, и дверца захлопнулась.
Немного погодя послышались громкие голоса, и я снова подошел к своему обсервационному пункту. Все сбросили свои капюшоны и открыли лица. Между ними я узнал лицо лысого доктора, который лечил меня, и Юркенсона. Все сидели на скамьях и громко читали, вероятно, молитвы, по временам приподнимая пальцы кверху. Старик, отец Сары, стоял на возвышении, на молитвенной кафедре,
Более получаса я тщетно вслушивался в их голоса, чтобы уловить хоть одно понятное слово, и не мог.
В это время кто-то подошел снаружи к чуланчику и захлопнул двери. Я сошел вниз и попробовал их отворить, но он были крепко заперты.
«В западне! – подумал я. – Посмотрим, что будет дальше». – И крепко прижал под мышкой ящик с пистолетами.
Но дальше было все то же. Те же молитвы скороговоркой гнусливым голосом. По временам вся компания начинала петь, но пела негромко, вполголоса, под сурдинкой. Я уже начал дремать, когда старик произнес что-то громко и за ним все так же громко произнесли последнее слово, потушили свечи и начали сбрасывать белые одежды. Каждый явился в сюртуке. Раввин сошел с кафедры и медленно скинул свой бурнус. Все тихо поговорили, пошептались и начали расходиться. Остались только раввин и шесть человек, в том числе и Кельхблюм. Маленький канделябр с семью свечами стоял на столе и освещал это небольшое собрание.
LXXXII
Два человека сели за стол налево, два – направо. Между ними к третьей, длинной стороне стола сел отец Сары, по правую сторону его – доктор, а по левую – Кельхблюм.
Я не могу поручиться, что верно передам весь ход этого странного заседания. Хотя все или почти все говорили по-немецки, некоторые на особом еврейском жаргоне, но смысл даже немецкой речи вообще для меня был не совсем ясен.
– Приветствую собрание главных вождей многострадального народа Иеговы! – так начал раввин. – Приветствую восток и запад, север и юг. Возблагодарим Всесильного, дозволившего нам собраться здесь и обсудить дело Божие!
Все встали. Он громко и медленно начал читать какую-то молитву, и все собрание повторило нараспев последнюю ее фразу. Затем все снова уселись, кроме раввина.
– Братья Божьей семьи! – так начал снова раввин. – Страдания, гонения, скитания – удел наш; но Всемогущий когда-нибудь выведет народ свой из неволи и приведет в Землю обетованную. Враг восстал на нас с мечом, но мы положили золото на чашу гнева Божия, – да умилостивится! Враг силен своими полчищами, но у нас есть чем купить их. Он сосет кровь из нас и чад наших. Мы сосем из него золото. Он сделал кантонистами детей наших. Но это маленькие львята, которые вырастут, посеют раздор в полках его и растерзают его внутренности. У него сила, у нас хитрость. Мы лисы Самсона и пожжем хвостами своими пажити филистимлян. Глада и разорения выпьют они полную чашу. Матери и жены их проклянут свою плодоносную силу, видя, как чада их у ног их будут умирать с голоду. Мы, тощия кравы, пожрем жирных крав, но сперва выдоим все сосцы их. Смерть филистимлянам! Смерть врагам народа Божьего!
Я передаю, насколько могу, и припоминаю самый смысл речи, или вернее, то впечатление, которое произвела она на меня тогда, но я не могу передать того впечатления, которое произвела она на это собрание из семи человек. По мере того как говорил раввин, он, видимо, более и более вдохновлялся; но точно так же разжигались и его слушатели, и когда он громким голосом произнес: «Смерть врагам!» – то все они вдруг представили каких-то бесноватых с лицами, искаженными злобой. Они вскочили и громко закричали: «Смерть врагам!» И только один Кельхблюм махал руками и шикал, постоянно
«А что? – подумал я. – Если теперь хватить из пистолета и посмотреть храбрость народа Божия?» И эта мысль показалась мне тогда до того забавной, что я едва удерживался, чтобы не прыснуть со смеху.
LXXXIV
Когда собрание успокоилось и снова уселось, то раввин обратился к высокому, седому еврею, который сидел по правую его руку, спиной ко мне, и сказал:
– Именитый вождь востока! Тебе первое слово. Поведай, что сделано в твоей стране.
Еврей встал. Мне была видна только широкая спина его и большая голова, на которой во все стороны торчали, как копна, седые курчавые волосы, окружавшие маленькую лысину. Он говорил, сильно жестикулируя, отрывочно, глухим голосом, как-то странно захлебываясь и передергивая плечами.
– В последние пять лет мы сильно подвинулись, – говорил он. – Семья Божья увеличилась почти вдвое. Теперь нас уже 8000… В прошлом году вы, вероятно, слышали, в Саратове возникло дело об убиении двух нечистых младенцев (здесь он вставил несколько еврейских слов или терминов, так что я не мог понять его). Это дело нам стоило 50 000, и мы приказали Бэп Ицскуэ, чтобы он не усердствовал через меру. Ибо все крайности стоят много денег, страшно много!
И почти все собрание закивало головами и заговорило.
– О! Вей! Правда!.. Много гелд! Ай, ах! Много гелд!
– Мы завели маленький кагал в Астрахани, – продолжал «вождь востока», – мы учредили агентуру в Сарепте; а на севере, в царстве Казанском, мы успешно конкурируем с татарами. В Оренбурге мы владеем конторой, которая следит за всей восточной торговлей. Мы имеем свой караван и приказчиков, или агентов, во всех крупных фирмах. В Ирбите у нас 120 братьев, а во время ярмарки приезжает еще 40 человек. Вот вкратце все, что сделано нами на востоке. А вот вам отчет в цифрах и сведения обо всем по целому краю.
И он вытащил из кармана довольно толстую тетрадь, развернул ее и передал собранию.
– Здесь многое только приблизительно, – прибавил он, – но наши приблизительные цифры вернее, чем официальные.
– О! ja! ja! – вскричало собрание и забормотало на разные голоса. Но раввин зашикал, и все замолчали.
– Именитый вождь запада! – начал раввин, обращаясь к человеку налево. – Твой черед доложить собранию, что сделано в твоей стране.
При этом поднялся еще нестарый еврей с окладистой бородкой, большим выпуклым лбом и быстрыми маленькими глазками.
– Почтеннейшее собрание! – обратился он к собранию. – Ворота моей страны открыты в Европу, к западным братьям семьи Иеговы. Мы владеем ключом целой страны; но это ключ золотой, которому не всегда уступает сила жизни. Все наши усилия отпереть двери в этот благодатный центр всем нашим собратьям остались без успеха и разбиваются о крепкую волю железного монарха. Во многом мы обходим закон; но многое остается нам недоступным. Тем не менее везде, во всех министерствах мы насторожили пружины. Как только ослабеет железная рука, наши машины тотчас же начнут действовать. Силен наш центр в Париже. Еще недавно захотели отнять имение у одного добровольного эмигранта Г. (тут он назвал одну известную фамилию), но Самуил фон Ротшильд пригрозил отказом в просимом займе, и именье было возвращено. Теперь у всех контор на западе и у нас в Петербурге предстоит большой гешефт. – Он немного помолчал, оглянулся и начал вполголоса, так что я едва мог расслышать его и понял только потому, что он говорил чисто, правильно по-немецки. Он говорил, поминутно оглядываясь, поводя громадными ушами, и был ужасно похож на лисицу, крадущуюся к добыче.