Тёмный
Шрифт:
За дверью послышались шаги, сначала отдаленные, они все больше набирали громкость, но у самой двери затихли. Кто-то мялся, не решаясь зайти. Гришин уставился на дверь. Проскуров тоже напрягся. Словно за дверью нависла неведомая опасность и вот-вот ворвется внутрь. В кабинете стало тихо. Только навозная муха навязчиво жужжала. Гришин невольно отметил про себя, что она такая же откормленная, как и хозяин кабинета.
Степан Федорович имел представление, что надо бы сказать следователю для того, чтобы разрешить, как ему казалось, этот неприятный вопрос раз и навсегда. Но представление это было уж больно в общих чертах. А когда следователь еще
– Понимаете, Денис Александрович, Олег был каким-то нервным. Уж больно он старался все делать на отлично, понимаете? Я бы сказал, неуравновешенный он был. – И лицо завкафедрой приняло вид глубокомысленный.
– И как проявлялась эта его неуравновешенность? – спокойным тоном спросил Гришин.
Проскуров нахмурил брови, сделал паузу, но про себя отметил, что надо было заранее предусмотреть подобные вопросы. Снова зажужжала муха. Завкафедрой ринулся ловить ее руками:
– Да что ж за зараза такая, поговорить спокойно не дает!
– Так, Степан Федорович, давайте ближе к делу! – одернул его следователь. – Вы можете привести примеры? Может, случаи какие?
– Да-да, конечно! Как же это… Ах да… Ну знаете, это видно, когда студент слишком старается. Ну нервный, одним словом.
– Хорошо, – вздохнул Гришин, – а кто мог знать его ближе?
– Дипломный руководитель – Темный Герман Петрович, – оживился Проскуров. – Знаете, мне не совсем удобно это говорить, но признаться, ради чистоты расследования и все такое… ну, вы меня понимаете?
Гришин кивнул и сделал знак рукой, чтобы собеседник поскорее уже переходил к делу.
– Но уж больно близки они были. И Герман Петрович как-то ну неприлично много уделял времени одному студенту. А ведь у него на курсе не только Мартынов учится. Понимаете? И к тому же…
Проскуров сделал паузу в расчете, что подобная недосказанность привлечет внимание следователя. Но Гришин продолжал так же пристально смотреть на собеседника. И завкафедрой пришлось продолжить:
– Темный сам какой-то странный, замкнутый, мероприятий корпоративных избегает, всех сторонится как-то… Зато статей много пишет. Тут у нас к нему претензий нет. В два раза больше научных работ выпустил, чем остальные преподаватели, представляете! Трудоголик. Для вуза это, безусловно, огромный плюс. Но ведь и что-то странное в этом есть, не находите? В общем, имейте в виду. Мне, конечно, очень неприятно, но я просто обязан предупредить. Ну вы понимаете?
Гришин чувствовал, как тягуче-липкий, спертый и просроченный воздух обволакивал его, унося ясность ума в неведанные дали. Мир сузился до пыльных стен этого заваленного бумагами кабинета и уверял его сальными глазками заведующего кафедрой университета, в котором Гришин никогда не учился, что все понятно. Что исключительно все он – следователь – должен понимать. Ну вы понимаете, да?
7 глава
Вся жизнь – иллюзия, и только смерть реальна
Луч света назойливо прорывался сквозь тяжелые веки. Голова гудела, во рту ощущались липкая сухость и металлический привкус. Герман приподнял руку, нащупал лоб. Волосы казались наэлектризованными и от прикосновения щелкали в воздухе колкими разрядами. Он открыл глаза. На него смотрел потолок кабинета, украшенный люстрой с лопастями
Размышления прервал звонок. Тишина. Еще звонок – это к нему.
– Добрый день! Оперуполномоченный Кравцов, разрешите войти! – отчеканил коренастый мужчина лет сорока и развернул перед лицом Германа красные корочки.
– Здравствуйте! – растерянно произнес Герман. – А по какому поводу?
– Может, все-таки разрешите войти? – пристально глядя в глаза, повторил просьбу мужчина.
– Да, конечно! Входите! – опомнился Герман и растворил шире дверь, пропуская гостя. Прочитать мелкие буквы не удалось, но зато вполне хорошо получилось рассмотреть фотографию на удостоверении – строгий взгляд в полицейской форме, – что немного успокоило.
– Вы – Темный Герман Петрович? – спросил мужчина.
– Да!
– Проживаете по этому адресу с супругой Темной Мариной Владимировной?
– Да. А что, собственно, случилось?
– Вы позволите, я присяду?
– Разумеется. А может, чашку кофе? – опомнился Герман. – Я сам еще не завтракал. Работал всю ночь.
– Нет, спасибо! Я, так сказать, с ночи самой на ногах, уже литр кофе выпил. Даже мутит. Но вы наливайте себе, а я присяду, бумаги достану.
Мужчина прошел, не разуваясь. Осмотрел помещение и устроился на стуле аккурат лицом к двери. Такое положение позволяло ему следить за каждым действием хозяина, не теряя его из виду ни на минуту.
Герман поставил на стол чашку с насыпанным на дно коричневым порошком, сахарницу и стал наливать кипяток. Кравцов молча наблюдал. Сквозь поднимающийся горячий пар его лицо казалось хмурым и отстраненным. Потертая джинсовка, небрежно накинутая на растянутый свитер неброского серого цвета, и абсолютно безликие черные джинсы, которые можно увидеть на улицах в любую эпоху, что сейчас, что десятилетие тому назад, – помогали своему хозяину слиться с окружающим даже на этой кухне, став частью интерьера.
– Куревом злоупотребляете? – неожиданно спросил гость.
Герман застыл в недоумении, но вслед за взглядом мужчины его внимание переключилось на руки. От потрясения он едва не выронил чайник – мутно-желтые ногти уродовали тонкие, длинные пальцы. На мгновение Германа замутило, но, справившись с собой, он зачем-то соврал:
– Да… Есть такое.
И только нездоровая бледность разрушала маску спокойствия и уверенности. Герман никогда не курил, чем сильно удивил при знакомстве Марину. Она же любила иной раз побаловать себя сигареткой, но не часто – в основном по праздникам и только когда выпьет. Такая странная особенность. Герман задавался вопросом: зачем курить, когда и так хорошо? Но Марина, видимо, хотела усилить эффект, выжать из приятного вечера все. И раз уж алкоголь, который тоже сам по себе продукт не совсем полезный, пошел в ход, то можно и подымить немного. А тут ответ сам напросился – естественно и правдоподобно. Тем более что объяснить вдруг изменившийся цвет собственных ногтей Герман не мог.