Тэмуджин. Книга 3

Гатапов Алексей Сергеевич

– Ночевать будем в вашем курене! – грохотал над ушами громкий голос толстого нойона. – Посмотрим, как у вас встречают гостей. Пусть ваши люди хорошенько кормят наших воинов, пусть хорошенько поят и ублажают, тогда и они, может быть, смилостивятся над вами.

– Ну, а если наши парни кого-то побьют или отправят к предкам, – насмешливо говорил другой, – тогда не жалуйтесь, значит, не очень-то радушно встречали гостей, сами будут виноваты.

Вслед за нойонами в курень, широкими крыльями охватывая его с разных сторон, хлынул весь борджигинский отряд. Среди вымерших от страха айлов

враз стало шумно и тесно. Всадники толпами заполняли все пространство между юртами, спешивались, привязывая коней к коновязям и арбам. Всюду разжигали костры, разваливая, разгребая старательно сложенные кучи аргала у юрт, располагались на отдых.

Айлы встречали их смиренно, покорно – так, как побежденные встречают победителей. Выйдя из юрт от старых до малых с непокрытыми головами, кланялись, тащили котлы и устанавливали их на внешних очагах. Тут же резали овец, выносили архи и другое угощение.

– Еще давайте! – требовали подвыпившие киятские воины. – Вы что, двумя овцами хотите отделаться? Видите, сколько нас, режьте еще, а то возьмем вон ту вашу кобылу, что у коновязи, да сами зарежем.

– Вина несите! – всюду разносились пьяные крики. – Варите сметану!.. Нет сметаны? Варите кровь! Побольше крови!

Женщины испуганно носились из юрты в юрту, ставили котлы для архи, изо всех сил стараясь угодить страшным гостям. Мужчины под требовательными взорами чужих воинов брались за ножи, ловили своих овец, телков, а кое-кто, поддаваясь страху, брал за гриву последнюю кобылу, которую берег, лелеял до последнего дня, надеясь на приплод. По всем айлам ручьями лилась кровь, воины толпились вокруг, шумели, выкрикивая пьяные шутки, хохоча, подставляли чаши и походные бурдюки, гулко глотали горячее красное питье, от которого теплело внутри и горячило дух…

Скоро жителям куреня стало известно, что захватили их киятские нойоны, Алтан и Бури Бухэ. По давним и недавним войнам о киятах сложилась слава как о первых людях племени, отважных, с волчьим нутром, и теперь все лишь молили западных богов о том, чтобы ниспослали в их головы жалость к людям и усмирили жажду крови.

А еще стало известно, что собственный их нойон бросил всех и, захватив с собой лишь жену и детей, с несколькими нукерами ускакал в юго-восточную сторону. Следы вели к длинному оврагу, протянувшемуся по низинам за соседнюю сопку, и там терялись за увалами. Посланная вслед погоня вернулась ни с чем: на хороших и свежих конях те ускакали далеко.

Когда по куреню распространилось известие о том, что кияты перебили юношей, стоявших в карауле при табуне, джелаирский курень взбудоражился не на шутку. Мужчины, видно, задумав что-то, отвердели лицами и незаметно перемигивались между собой, подавая друг другу какие-то знаки. Наверно, они воспользовались бы обстановкой: подпоили непрошенных гостей, дождались ночи и потом напали на них, однако все дело им испортили женщины. Не вынеся горя, во многих местах они беспорядочно схватились за оружие и бросились на киятских воинов, поранив многих, но скоро были схвачены и разоружены.

Из одного айла, рядом с нойонским, несколько пожилых женщин с копьями и ножами в руках, с дикими криками бросились на только что сошедших с

коней Алтана и Бури Бухэ. Впереди всех бежала дородная, высокая старуха с искаженным от остервенения лицом, сжимая в крепких руках длинное копье. Ударами древка она умело снесла с ног не ожидавших ничего двух молодых воинов и устремилась к Бури Бухэ. Того спасла лишь его борцовская сноровка. Не успев взять ни щита, притороченного к седлу, ни сабли на поясе, он в самый последний миг перехватил бьющий в мощном ударе конец древка и отвел острие от своего живота. Он вырвал копье из рук нападавшей, саму схватил за пояс, поднял в воздух и бросил в снег. Других женщин перехватили опомнившиеся нукеры, разоружили и стали избивать кнутами. Те заревели со озлобленными лицами, разразилась проклятьями:

– Пусть будут прокляты ваши матери, родившие таких извергов! Пусть ваших детей так же убьют, вороны их склюют… черви сожрут…

Прибежали испуганные джелаирские старейшины, бросились к киятским нойонам с распростертыми руками:

– Простите глупых баб, это матери тех, что были в карауле…

– Это материнская кровь вскипает в них, они не виноваты…

Бури Бухэ хмуро усмехнулся, махнул рукой.

– Ладно, мы с бабами не воюем, только уймите их, пусть замолкнут, а то голова разболелась от их криков.

Один из старейшин быстро подошел к орущим женщинам, крикнул во все горло:

– А ну, тихо! Быстро по юртам, а то прикажу вас раздеть догола и отстегаю своими руками.

Те понемногу притихли и, взвывая в отчаянии, исступленно мотая головами, побрели в свои айлы.

Однако еще долго по всему куреню не умолкали плачь и вой обезумевших от горя женщин. Иные, отчаявшись, выводили из юрт малых детей, бросали их в снег перед киятскими воинами, исходили криками:

– И этих убейте!

– Убейте всех!

– Выпейте нашу кровь, чудовища, утолите свою жажду!

– Но ничего, с того света сочтемся, мы еще оттуда будем приходить к вам!

Куренные старейшины ходили по айлам и утихомиривали сородичей, запрещая им сопротивляться врагам.

– Думайте головой, – убеждали они самых непримиримых, – сейчас нам самое главное детей сохранить, чтобы было кому род продолжить, а от вашего гонору толку нет, уже поздно. Всем надо смириться и выждать лучшего времени.

Поздним вечером, когда в курене все утихомирилось, в юрте бежавшего нойона Алтан и Бури Бухэ вновь собрали джелаирских старейшин.

Алтан занял место хозяина на хойморе. Со стороны было хорошо видно, как он сейчас упивался вдруг попавшей ему в руки безграничной властью над жизнью людей. Важно подбоченившись, напыщенно поджав губы, он жестоким, безжалостным взором посматривал на съежившихся перед ним старейшин. Нечаянно выпавшая ему роль большого властителя, вершителя судьбы целого рода, сломленного и склоненного перед ним, воля уничтожить его с корнем или помиловать, вдруг заиграли на его лице новыми, хищными чертами. Опьяненный теперь не столько вином, сколько горячим чувством власти, он наслаждался ею: его движения стали полновесны и значительны, взгляд его стал острым и пронзительным, и даже голос вдруг отяжелел, сурово и грозно раздавался в многолюдной юрте…