Тень Бонапарта

Дойл Артур Конан

— Хорошо-хорошо, Гаспар, года через два ты уже обойдешься без нее!

— Как знать, не обойдется ли он тогда и без своей головы! — заметил один из капралов, и все расхохотались. Такая вольность была бы сочтена в Англии за нарушение дисциплины и повлекла за собой разбирательство в военно-полевом суде.

Отсутствие субординации, по всей вероятности, являлось наследием революции; между офицерами и солдатами старой гвардии царили простота и непринужденность, усиливавшиеся еще тем, что сам император запросто разговаривал со своими старыми служаками и даровал им различные привилегии. Но, к сожалению, далеко не все рядовые правильно понимали подобные отношения, и нередко последствием фамильярности становились

кровавые расправы солдат над начальством. Нелюбимых офицеров часто избивали. Достоверно известно, что в битве при Монтебелло все офицеры, за исключением лейтенанта 24-й бригады, были расстреляны в спину своими же подчиненными. К счастью, подобный факт является уже пережитком прошлого, и, с тех пор, как император установил строгие наказания за нарушение дисциплины, дух войска сильно поднялся.

История нашей армии свидетельствует, что можно обходиться без розог, употреблявшихся в войсках Англии и Пруссии, и едва ли не в первый раз доказала, что дисциплинированные массы людей могут единодушно и в идеальном порядке действовать исключительно из чувства долга и любви к родине, а не потому, что надеются на награды или страшатся наказаний. Французы, например, не боятся распустить своих солдат по домам: можно не сомневаться, что все они явятся в час войны. Но всего более поразило меня в гусарах то, что они с трудом говорили по-французски. Я сказал об этом лейтенанту, когда тот поравнялся со мною, и поинтересовался их происхождением: по-моему, они были не французы.

— Клянусь, не стоит говорить им такое, — ответил он. — Они почтут это оскорблением и возьмутся за сабли. Мы составляем первый полк французской кавалерии, первый гусарский полк из Бершени, и, хотя многие из них эльзасцы, они, однако, такие же французы душою, как Клебэр и Келлерманн. А ведь они тоже выходцы из Эльзаса. Наши гусары и офицеры как на подбор, — прибавил он, закручивая усы, — лихие служаки!

Слова лейтенанта меня весьма позабавили; он поправил кивер и голубой ментик, спускавшийся с плеча, поудобнее уселся в седле, тронул ножны сабли: его просто распирало от гордости за себя и за свой полк. Приглядевшись к нему повнимательнее, я понял, что он нисколько не преувеличивает: смелая осанка лейтенанта говорила о безграничной храбрости и мужестве, а судя по его прямому искреннему взгляду, он был преданным, надежным товарищем. Лейтенант, в свою очередь, наблюдал за мною; в конце концов он дотронулся рукой до моего колена и сказал как нельзя более серьезным тоном:

— Думаю, император останется вами доволен!

— Иначе не должно и быть! Ведь я приехал из Англии с единственной целью служить ему!

— Когда он ознакомился с рапортом о событиях нынешней ночи и узнал, что и вы были в логове заговорщиков, он приказал немедленно привести вас. Как знать, может, он хочет использовать вас в Англии в качестве проводника. Вам, наверняка, хорошо известны все дороги на острове?

Гусар, по всей видимости, представлял себе Великобританию одним из тех островков, что встречаются близ Бретани и Нормандии. Я пытался было объяснить ему, что Англия очень большая страна, не намного меньше Франции, но услышал в ответ:

— Ну-ну, скоро мы с ней основательно познакомимся: не сегодня-завтра мы двинемся ее завоевывать. В лагере только и разговору, что в будущую среду вечером или в крайнем случае в четверг утром мы уже будем в Лондоне. Неделю будем там веселиться, а потом армия разделится на две части, одна пойдет в Шотландию, другая — в Ирландию.

Его простота и наивность рассмешили меня.

— Почему вы так уверены, что сможете без особых хлопот завоевать Британию?

— О, император — он может все!

— Но ведь у англичан тоже есть армия, и вообще они отличные солдаты и прекрасно подготовлены!

— Англичане очень храбры и умеют драться, это верно, но что

они против французов, раз с нами сам император?! — воскликнул он, и я понял, как велика была вера французских войск в своего вождя. В преклонении перед гением Наполеона они доходили до фанатизма; он был для них пророком, и никогда никакой Магомет не воодушевлял своих последователей сильнее, чем этот невысокий человек — кумир, которого они боготворили. Вздумай он утверждать — а он не раз был на грани этого, — что он стоит выше смертного человечества, то нашлись бы миллионы последователей, которые с пеной у рта стали бы убеждать в этом остальных. Да, вам не просто это уразуметь. Ведь вы привыкли представлять его себе в изгнании: в соломенной шляпе, замкнутого, понурого, сломленного (таким он и был в последние дни). Что может быть обманчивее таких представлений? Надо было слышать его солдат, когда они приветствовали его восторженными криками, надо было видеть полные рабского обожания взоры, провожавшие императора, чтобы осознать, какой безграничной властью он обладал над людьми.

— Вы, стало быть, жили там? — спросил лейтенант, указывая по направлению облачка, все еще плывшего над водою.

— Да, я провел там юность.

— Но почему же вы оставались там, когда появилась возможность служить родине?

— Мой отец был изгнан из Франции вместе с другими аристократами. Только после его смерти я смог предложить свои услуги императору.

— Вы много потеряли, но я не сомневаюсь, что Франции еще придется повоевать. Так вы полагаете, что англичане не боятся нашей высадки?

— Более того, они боятся, что вы не высадитесь!

— А вот мы боимся, что когда они увидят с нами самого императора, то сразу же сложат оружие и подраться не удастся. Я слышал, женщины на острове необыкновенно хороши.

— Да, женщины там очень красивые.

Он ничего не ответил и некоторое время задумчиво покручивал свои аккуратные светлые усы.

— Да вот беда: они ускользнут от нас на лодках, — пробормотал он, и я ясно представил себе картину маленького, беззащитного «островка», рисовавшую в воображении воинственного лейтенанта. — Впрочем, доведись англичанкам нас увидеть, они бы и не подумали бежать, — самодовольно прибавил он. — Существует ведь поговорка: «Гусары из Бершени весь народ обращают в бегство: женщин — к себе, а мужчин — от себя». У вас будет возможность убедиться, что наш полк отлично укомплектован, офицеры — воплощение самого Марса, да и высшее командование — молодцы как на подбор.

Лейтенант был, вероятно, одних лет со мною, и его самодовольство заставило меня поинтересоваться, когда и где он сражался. Он окинул меня негодующим взором.

— Я имел счастье участвовать в девяти сражениях и более чем в сорока мелких стычках, — сказал он не без угрозы в голосе. — Кроме того, я не раз дрался на дуэли, и смею уверить, что всегда готов доказать свои слова и принять вызов даже от человека, не имеющего чести носить военный мундир!

Я поспешил уверить лейтенанта, что ему невероятно повезло, так как, будучи столь юным, он уже немало испытал, и лейтенант сразу же остыл.

Он рассказал, что служил при Моро, участвовал в переходе Наполеона через Альпы и сражался при Маренго.

— Если вы пообщаетесь с солдатами, то, верно, не раз услышите имя Этьена Жерара, — сказал он. — Я имею право считать себя героем солдатских сказок, которые они любят слушать по вечерам. Вам расскажут о моей дуэли с шестью учителями фехтования или как я один атаковал австрийских гусар под Грацом, унес их серебряные литавры и приторочил их к своему седлу. Уверяю вас, что вовсе не случайно меня назначили схватить мятежников прошлой ночью. Полковник Лассаль очень опасался тех республиканцев, и кто бы мог подумать, что на мое попечение отдадут какую-то жалкую личность! Храбрости у него, как у цыпленка.