Тень Бонапарта

Дойл Артур Конан

— Думаю, вам лучше остаться здесь. Буря не утихает и скоро разыграется не на шутку!

Словно в подтверждение его слов, сильный порыв ветра потряс хижину. Мой странный хозяин подошел к окну и принялся всматриваться в даль с таким же вниманием, что и до моего прихода.

— Было бы неплохо, месье Лаваль, — сказал он, глядя на меня с притворным дружелюбием, — если б вы не отказали мне в одной существенной услуге: побыть здесь с полчаса в одиночестве.

— А зачем это? — спросил я, колеблясь между недоверием и любопытством.

— Говоря откровенно, — и он взглянул на меня с неподдельной искренностью, — дело

тут вот в чем: я жду компаньонов, но пока, как видите, совершенно напрасно. Я хочу пойти им навстречу: вдруг они заблудились. Но если они придут без меня, то вообразят, что я ушел, не дождавшись. Не согласитесь ли побыть здесь с полчаса, чтобы объяснить им причину моего отсутствия, если я случайно разминусь с ними по дороге?

Просьба его показалась мне вполне естественной, но что-то в его взгляде говорило мне, что и это ложь. Я раздумывал, принять его предложение или нет, поскольку оно давало мне возможность разгадать тайну хижины на болоте. Что скрывалось за широкой каминной стенкой, и почему, завидев меня, он бросился туда? Мне не хотелось уходить, не выяснив этого.

— Вот и славно! — сказал он, воспользовавшись моей нерешительностью, и, нахлобучив черную шляпу с загнутыми полями, устремился к двери. — Я был уверен, что вы не откажете мне в этой просьбе. Надо спешить, не то я останусь без товара.

Он поспешно захлопнул за собою дверь, и шаги его замерли вдали, заглушенные ревом ветра. Так я оказался один в этом таинственном жилище, предоставленный самому себе и снедаемый желанием разузнать все. Я раскрыл брошенную на столе книгу. Это был трактат Руссо «Об общественном договоре» — превосходное сочинение, вот только едва ли торговец, дожидающийся условленной встречи с контрабандистами, стал бы читать подобные книги. Над заголовком значилось от руки «Люсьен Лесаж»,а внизу женской рукой было приписано: «Люсьену от Сибиллы».

Итак, моего мнимо добродушного и скрытного хозяина звали Лесажем. Теперь мне осталось выяснить только одно, и притом самое интересное: что он спрятал в камине? Прислушавшись несколько минут к звукам, доносившимся снаружи, и убедившись, что не было слышно ничего, кроме рева бури, я стал на край решетки, как это делал он, и перегнулся через нее.

Отсвет пламени скоро указал мне предмет, который я искал. В углублении, образовавшемся от того, что один из кирпичей был вынут, лежал маленький сверток. Несомненно, именно его мой новый приятель поспешил спрятать, встревоженный появлением постороннего. Я взял сверток и поднес поближе к свету. Он был завязан в маленький четырехугольный кусок желтой блестящей материи и перетянут белой тесьмой. Когда я развязал его, в нем оказалась целая пачка писем и одна, довольно необычно сложенная бумага.

Когда я прочел адреса, у меня перехватило дыхание. Первое письмо было на имя гражданина Талейрана, остальные, написанные в республиканском стиле, были адресованы гражданам Фуше, Сульту, Макдональду, Бертье: передо мной предстал перечень знаменитых имен военных и дипломатических деятелей — столпов нового правления. Что общего мог иметь этот мнимый торговец со столь высокопоставленными лицами? Разгадка, несомненно, кроется в другой бумаге. Я сложил письма, развернул бумагу и тут же понял, что соляное болото было для меня куда безопаснее, нежели эта проклятая хижина!

Взгляд

мой сразу же наткнулся на такие слова:

«Сограждане! Последние события доказывают, что тиран, даже окруженный своими войсками, не может избегнуть мести возмущенного и оскорбленного народа! Комитет Трех, временно действующий от имени Республики, приговорил Бонапарта к той же участи, которая постигла Людовика Капета. В качестве возмездия за переворот 16 брюмера…»

Я успел дочитать лишь до этого места, как вдруг почувствовал, что меня кто-то схватил за ноги, бумага выскользнула из моих рук. Чьи-то железные пальцы крепко схватили меня за щиколотки, и при свете угольев я увидел две огромные руки, покрытые густыми черными волосами. Я оцепенел от ужаса!

— Так, приятель, — прогремел надо мной чей-то голос, — вот наконец-то ты и попался!

Глава четвертая

Ночные гости

Мне недолго пришлось размышлять о своем опасном положении: точно выхваченная с насеста курица, я был приподнят за ноги и со всего размаху выброшен на середину комнаты. Ударившись со всей силы спиной о каменный пол, я почти перестал дышать.

— Не убивай его, Туссак, — сказал чей-то мягкий голос, — сначала надо выяснить, кто он.

Я почувствовал страшное давление двух больших пальцев на своем подбородке в то время, как остальные железным кольцом сдавили мне гортань — таким способом этот Туссак задрал мне голову до предела; еще бы чуть-чуть — и мне пришел бы конец.

— Еще четверть дюйма, и я сломаю ему шею, — прогрохотал голос, — уж поверьте моему опыту.

— Верю, верю, Туссак, только ты этого не делай, — повторил тот же вкрадчивый голос. — Я уже насмотрелся, как ты расправляешься с врагами, и до сих пор не в состоянии забыть этого жуткого зрелища!

Моя шея была вывернута так, что я не видел тех, от кого зависела моя участь, я мог только слышать их.

— Однако же приходится считаться с фактами, дражайший Шарль! Этот молодчик проник во все наши тайны, и вопрос теперь стоит так: или он, или мы.

На этот раз по голосу я узнал Лесажа.

— Отпусти его, Туссак, все равно он никуда не денется.

Неимоверная сила, давление которой я все время чувствовал на своей шее, приподняла и посадила меня, так что я смог осмотреться и разглядеть людей, во власти которых я оказался. Очевидно, на их совести лежало немало убийств, и, судя по их словам, они не остановятся еще перед одним. Я отлично понимал, что посреди этой безлюдной соляной топи всецело нахожусь в их власти. Мне пришлось напомнить себе, какое я ношу имя, прежде чем я подавил в себе чувство смертельного ужаса.

Их было трое. Лесаж стоял у стола с той же засаленной книгой в руках и совершенно невозмутимо смотрел на меня. В его глазах читалась насмешка, а с нею и торжество человека, которому вполне удалось одурачить противника.

Около него на ящике сидел человек аскетического вида, лет пятидесяти: землистый цвет лица, ввалившиеся глаза, резко очерченные губы, кожа, изборожденная морщинами и складками свисавшая под подбородком, чрезвычайно старили его. Одет он был в костюм табачного цвета, который не мог скрыть худобы его длинных ног. С грустью глядя на меня, он покачивал головой, и мне чудилось, что в его холодных глазах я нахожу какой-то намек на сочувствие.