Тень Хиросимы
Шрифт:
– Он с экипажем. У них инструктаж в ангаре. А что?
– А, «малыша» гладят. – Весело осклабился молодой радист с нашивками сержанта, – радиограмма. Пойду, вручу. – И он направился в сторону ангара.
Быстро пробежав глазами по тексту радиограммы, полковник Тиббетс махнул головой, будто соглашаясь с её текстом.
Только что он получил приказ №13.
– Спасибо, сержант. Идите.
Сержант быстро махнул рукой перед собой, не то отдавая честь, не то жестом говоря: да чего уж там, не стоит благодарности, и выскочил наружу, в солнечное пекло.
– Получен
Уже на выходе он обернулся. Нашёл взглядом круглолицего майора и обратился к нему:
– Фереби!
– Сэр! – лицо попыталось вытянуться, изображая преданную внимательность.
– Организуй погрузку «малыша».
– Да, сэр!
Переговорив с майором Изерли, Тиббетс вышел из штаба, закурил сигарету и присел на лавочку в тени одинокого дерева, наблюдая со стороны, как из ангара выкатывают массивное поблескивающее на солнце тело бомбы.
«Малыш» и впрямь был внушительный. Люди, похожие на муравьёв, облепили его со всех сторон и руками-усиками с трудом катили его в сторону линейки самолётов. Слышались отрывистые команды, сдобренные крепким словцом…
К Тиббетсу подошёл майор Изерли и тоже закурил из смятой пачки.
– Загружают. Что родится из этого малыша? Послушаешь этих учёных, так просто жуть пробирает – прямо монстр какой-то.
Тиббетс покосился на майора и, задумчиво сузив глаза, затянулся сигаретой. Он недолюбливал майора: сам себе на уме. Полковник был прирожденный командир. Ему нравились те, кто браво вскидывал руку ко лбу и, не задумываясь, гаркал: «Есть, сэр». Таких «правильных» в его авиагруппе («избранных», любил повторять полковник) было большинство. И он как командир гордился этим. Тиббетс с удовольствием затянулся и продолжил следить за оживлённой вознёй у его самолёта номер восемьдесят два…
В его тени, отбрасываемой длинными крыльями, собрался почти весь лётный и технический состав полка, кроме тех, кому выпало сейчас дежурить в полумраке штабного помещения или лететь на боевое задание, скрываясь за редкой облачностью. Настроение у всех было приподнятое, и каждая шутка заканчивалась грохотом смеха.
– Дайте мне кисточку, – Роберт Льюис выхватил кисточку у молодого техника. – Теперь моя очередь, я, как никак, второй пилот!
– Роберт, ты же писать не можешь. У тебя в одном слове будет три ошибки. Ребята, помните?
Раздался дружный смех.
– Ничего, – не сдавался красавчик-пилот, любимец женщин. Он обмакнул кисточку в краску и подошёл к гладкому телу бомбы, выкрашенному в болотный цвет. – Япошки тоже грамоте не обучены. Они «эй» от «ай» не отличат. Тупицы, малюют свои кривули!
Шутка всем понравилась, воздух взорвался от новой порции
– Давай, Роберт! Передай им привет от своей мамочки.
– Ха-ха-ха!
– Они его мамочки как огня боятся!
– Ха-ха-ха!
– А ведь там осталась надпись, сделанная командой «Indianapolis», – тихо произнёс Клод Изерли и как-то странно пожал плечами, как будто стал замерзать под августовским солнцем.
Тиббетс отвлекся от возбуждённых лиц собравшихся вокруг бомбы и косо посмотрел на майора.
Всегда он так, – неприязненно подумал полковник. – Всем весело, а он стоит отрешённо, будто чужой, и смотрит на все «басетовыми» (полковник терпеть не мог эту породу собак – «тупые и никчёмные») глазами. Философ, чёрт его подери! «Там – надпись команды „Indianapolis“», – мысленно передразнил он майора. – Философ.
Полковник сплюнул на землю и выбросил окурок. Взглянул на Изерли и твёрдо произнёс:
– Ничего, майор, мы отомстим. Вы только погоду нам дайте. – Тиббетс ухмыльнулся. – У вас это прекрасно получается.
Полковник был справедлив и уважал высокий профессионализм командира метеоразведки, отбрасывая плаксивые сантименты во имя выполнения поставленных боевых задач.
Изерли посмотрел на командира и покачал головой: погоду, говорите? – сейчас сотворим! Его тонкие губы попытались растянуться в подобие ответной улыбки. А на душе скребли кошки. Да скребли так противно, что хотелось крикнуть им «брысь», но это были свои кошки. Интересно, какая страшная сила свела нас вместе и забросила сюда? На эти парящие пески. – Майор, поглядел поверх самолётов на хилую пальмовую рощицу, шелестящую в углу поля. – Таких разных.
Потянулись дни ожидания.
Метеоразведчики майора Изерли каждый день поднимались в воздух. Экипаж В-29 за номером восемьдесят два изнывал от ожидания.
И вот наступил момент, которого ждали все. И экипажи, и техники, и гражданские, сопровождавшие бомбу.
Наступило шестое августа.
На выпуклом фюзеляже самолёта, поблёскивающим в рассеянных солнечных лучах, возле пилотской кабины красовалась чёткая надпись «Anola Gay». Пол Тиббетс подошел к своему любимцу и ласково похлопал его по гладкому металлу, будто любимого скакуна.
Заслушав доклад старшего техника, командир коротко поблагодарил его и повернулся к экипажу грозной машины. Последние напутствия. Рукопожатия. И вот те, кому сейчас предстояло взмыть в воздух и скрыться в лазурной дымке, стали подниматься по лесенке наверх, исчезая в чёрном чреве бомбардировщика. Лесенку откатили в сторону, тяжёлый люк, чавкнув механизмами, скрыл последнего члена экипажа.
Всё как всегда, и в то же время чувствовалась неповторимость момента. Он был один из множества других, но именно в нём словно сконцентрировались стремления тысяч и тысяч судеб. Они сошлись в одном мгновении, вспыхнув с необыкновенной силой и мощью, способной расплавить любой металл, любую броню. Этакий кумулятивный сгусток воли и жажды мщения, воплощённый сейчас в отполированном самолёте, или вернее в том, что скрывал полумрак его бомбоотсека.