Тень Хиросимы
Шрифт:
Учитывая наши прошлые натянуто-враждебные отношения с Белыми Просторами, нужно ожидать теперь с их стороны всевозможных демаршей.
– Вот слушаю я тебя, и мне почему-то хочется сказать: чушь какая-то несусветная!
– Чушь, – согласился Тень, – глупость. Однако заметь, мы обсуждаем её вполне серьёзно, так сказать, по-взрослому. Условности обретают жизнь благодаря нам – мы принимаем их за правду жизни. И мы с тобой стали заложниками условностей, перекрашивая в красный, всё до чего дотянется лукавая кисть. Все цвета хороши, если они – красные. Белый изменчив. Это цвет загнивания, плесени. Синий кичится своим величием: смотрите, как я недосягаемо высок для вас, земные черви. Зелёный… – Тень запнулся, –
– Но ведь так оно и есть, Серый, – выпуская кольца дыма, пробурчал Эф-Кэй.
К чему он клонит? Мир таков, каков он есть, и его не переделаешь. Он сам про это только что говорил. А белые точно начнут вставлять палки в колёса. Да-а, Союз развалился наподобие карточного домика, а казался таким незыблемым, великим… Великим, великим, – Эф-Кэй несколько раз повторил про себя это слово, будто разглядывая с разных сторон вспыхивающие на свету грани. – Великий, хм.
Сладковато-едкий вкус приятно щекотал нёбо. Да, вот оно, – Эф-Кэй слегка шлёпнул себя кончиками пальцев по лбу, – вот оно. То чувство необычного парения над пропастью. Чувство свободы и независимости от её сладких чар длилось всего лишь мгновение. Тебя подкинули. Ты закричал: вижу! И тут же упал на руки. Тебя подкидывали ещё и ещё, что-то восторженно крича, а тебя уже укачивало и дурманило. И когда, наконец, ноги коснулись земли, она качнулась и поплыла. Ощущение шаткости и непостоянства – островок почвы посреди бездонной трясины, удерживающий тебя переплетением неглубоких корней.
Перед глазами плыли лица. Лица тех, кто подкидывал его и лица тех, кто протолкался поближе в стремлении приобщиться и стать частью событий, прикоснуться к истории, творимой прямо сейчас. Эф-Кэй силился вспомнить те лица. Знакомые черты ускользали от него ночным сном, улетучивающимся сразу после пробуждения, но оставляющим после себя ощущение чего-то, что было. И это ощущение накладывает отпечаток на весь последующий день. Ощущение горечи или, наоборот, сладости. Ощущение необыкновенного волшебства, и преследующий неприятный и отталкивающий привкус кошмара.
Он помнил не лица. Он помнил ощущение события. После приёма запоминается вкус подаваемых напитков и блюд. И забываются слова официальных речей. «О, вино было великолепно!» – «А как назывался суп, приправленный сметаной?» – «Ах, дорогой, я не помню, у них такие странные названия. Я съела с превеликим удовольствием».
Какая-то мысль постоянно ускользала от него. Причём здесь сметана, суп? Эф-Кэй вспомнил посещение Красного Союза Городов.
Приём был на высшем уровне. Играли гимны. Слова о вечной дружбе и взаимовыручке. Ужин в парадной гостиной. Роскошь старинных дворцов. Охота, да-а, великолепная встреча, – Эф-Кэй расплылся в улыбке, – костёр на закате и беседы при закрытых дверях в присутствие доверенных лиц. И договоры, соглашения, меморандумы. О чём? О скрытом присутствии красного в белом. О фиолетовых тенденциях в красном обществе. О противоестественном союзе бело-синих. И снова о набирающем мощь белом. Они сшивали мир цветными нитками с одной стороны, а с другой его перекраивали на свой лад с учётом собственного вкуса и предпочтений.
Эф-Кэй поднялся и прошёлся вдоль ограждения балкона. С моря потянуло свежим ветерком. Тень давно уже замолчал и молча наблюдал за Гонаци. Он понимал, что не следует мешать ходу невидимой мысли, цепляющейся за утёсы в бездне стихий.
Что же произошло? Я так люблю мои Красные Берега. Моя страсть к ним, к моему народу похожа на могучий шторм – стихия.
– Что же произошло, – мысль, поплутав по лабиринтам, вырвалась наружу, обретая новое звучание. Не гулкое эхо замкнутого пространства, а лазурную вольность. Она удивлённо
– Ты спрашиваешь меня?
Борода посмотрел на мудрого товарища и верного друга, шагнувшего вместе с ним в обжигающее пламя горящих домов, тонувшего в болотах западного побережья и стоявшего рядом, когда над головой звенела певучая медь. В груди потеплело. Он шагнул к бару.
– Давай по маленькой.
– Знаешь, Серый, у меня такое чувство, что мы где-то свернули на боковую дорожку и оставили выбранный однажды путь. – Продолжил Эф-Кэй после того, как наполнил хрустальные фужеры янтарно-золотистой жидкостью. – Мы начали строить дом, забывая о том, кто будет в нём жить. Мы увлеклись балясинами и коньками, оградами и коваными воротами. Перебивая друг друга, подбирали колер для фасада. Нам было важнее сдать объект в срок. Мы были строителями и не были жильцами.
Борода покрутил бокал в руках, словно любуясь игрой света в жидком янтаре. И спросил:
– У тебя нет такого ощущения, Серый?
– Давно.
– Что давно?
– С тех пор, как я появился здесь, меня не покидает чувство чего-то забытого на давно пройденном перекрёстке. Точно так же, как и тебя. Но в отличие от тебя, это чувство у меня с самого появления в этой жизни. Всё правильно, Борода, мы любовались этим берегом, а облюбовали кусочек пляжа и территорию под застройку. Мы мечтали о светлом будущем, но тьма преследовала нас. – Тень сделал небольшой глоток из бокала и, почмокал губами, напоминая дегустатора вина. – И знаешь что, – он серьёзно посмотрел на Эф-Кэй, – мы не сворачивали, мы шли так изначально. Мы – невольные заложники своего положения, нам трудно отказаться от самих себя во имя эфемерного всеобщего счастья. Мы заложники времени. Мы здесь и сейчас. И это «сейчас» – наиважнейшее в иерархии ценностей.
Гонаци внимательно слушал. Его карие глаза смотрели грустно сквозь густые облака дыма.
– Неужели ты прав? Мы потоптались, покричали, постреляли и заученно-дрессированно пошли дальше.
Рука с сигарой взлетела вверх, Эф-Кэй потёр тыльной стороной запястья высокий лоб.
В эту минуту он походил на разбуженный вулкан, выпускающий из своего кратера сизые кольца.
Губы Тени тронула лёгкая усталая улыбка.
Как и следовало ожидать, вскоре началось извержение. Эф-Кэй вскочил с дивана и быстро заходил по балкону.
– Им нужен не лидер! Они идут не за идеей! Им плевать на неё! Они тянутся за харизмой! То, что они больше всего ценят в себе, то же они проецируют на своего вождя, лидера. – Эф-Кэй остановился прямо перед креслом, в котором сидел Тень. – Серый, у меня такое чувство, что я не иду впереди. Меня ведут. Ведут, цепко схватив глазами за руки. «Да здравствует наш предводитель!» – громко кричат в спину. И в какой-то миг я уже не верю в то, что вижу впереди, над головой. Я прислушиваюсь к тому, что кричат за спиной. Ноги наполняются тяжестью. Она поднимается выше и выше! Всё – камень! Изваяние! Идол! Вот кто я – Гонаци Красных Берегов. – Эф-Кэй принял эффектную позу и повторил, – Идол!
Над головой захлопал матерчатый тент под порывами ветра, неожиданно налетевшего с моря.
Гонаци опустился на диван и откинул голову. Сердце сильно колотилось в груди. Так же оно колотилось, когда он на многотысячных митингах доводил свою мысль до кульминации и голос его взлетал над головами и замирал, пропадая в синеве.
Только голос не разучился летать, – обиженно подумал Эф-Кэй, – а я грузнею и грузнею с каждым днём. Мне открывают двери. Везут в санатории. Массажируют. Умащают. Плюнуть на всё и, как Си-Джи, рвануть куда-нибудь в горы. А собственно, разве он не заглядывал в пропасть, ожидая её чёрного внимания? Заглядывал, заглядывал, любуясь расплывчатым отражением в тёмном омуте.