Тень Крысолова (Безымянная трилогия - 2)
Шрифт:
Я отползаю назад, под дверь, чтобы войти еще раз. Может, все это сон, который сейчас кончится, и я снова смогу залезть на полку с любимыми книгами и порвать очередную обложку?
Но это не сон.
Меня обволакивает резкий запах стоящих посреди комнаты красок и растворителей. Слышу противный крик человека и чувствую, как сверху, со стремянки, на меня падает кисть, с которой капает краска. Она задевает мое бедро, не причинив никакого вреда, и я молниеносно бросаюсь в спасительную щель между дверью и полом. Я спасаюсь бегством, я бегу все дальше и дальше, до самой норы,
Я ложусь на подстилку из клочков бумаги и пытаюсь заснуть, переждать в надежде, что меня разбудят щекочущие прикосновения и радостное подпрыгивание малышей. Но тут я чувствую резкий кошачий запах - вонь ненависти и ярости. Это уже не запах ленивого котенка, который вылеживается на креслах и перилах, - это пот жаждущего крови кота, который убивает не для того, чтобы есть, а из чистой потребности убивать.
Жернова крутятся, катятся, давят, мелют. Неосторожная крыса, упавшая между каменными валами, может спастись лишь высоким прыжком вверх, иначе ее разотрет, сметет, расплющит, смешает с мучной пылью, которая лишь слегка потемнеет от крысиной крови. Раздробленные кости, мясо, шкура превратятся в крошки, в мелкие частицы, в пыль и исчезнут в заглатывающем муку мешке.
Вот как раз молодая любопытная крыса забралась на доску, чтобы оттуда понаблюдать за движениями ворочающих жернова зубчатых колес. Ее напугали птицы - их крикливая стая тучей опустилась на крышу, - и она упала прямо под вал. Короткий писк, и поток крови хлынул изо рта, глаз, ушей. Осталось лишь пурпурно-серое пятно, которое с каждым оборотом становилось все меньше и меньше, пока не исчезло окончательно...
Я затрясся от страха. Смерть, которую видишь своими глазами, всегда заставляет бояться за собственную жизнь. В такой момент всегда кажется, что это твоя жизнь раздавлена, перемолота, стерта - так, что от нее не осталось и следа.
Шерсть встала дыбом на спине, зубы скрипят, и я боюсь вылезти из своего укрытия, потому что ведь и меня тоже могут напугать садящиеся или взлетающие птицы.
Здешних крыс такая смерть не пугает. Они привыкли, что некоторые из них гибнут, раздавленные каменными жерновами. Они родились здесь и здесь живут всю свою жизнь -до самого конца.
Однообразное питание мукой и живущими в ней насекомыми вызывает тошноту. Толстые белые черви извиваются в лапках, когда тащишь их в рот.
Ветряные мельницы стоят на горке. Я издалека обратил внимание на скрип их крыльев - он показался мне удивительно похожим на крысиный писк.
Здешние крысы меньше размером, у них удлиненные черепа и большие серые глаза, часто мутные и гноящиеся. Хвосты у них тонкие и короткие, а кончики ушей потрепанные и разорванные в частых драках, которые они ведут между собой, преследуя друг друга и нападая без всякого повода, цели и смысла. Они вдруг без причины начинают носиться за кем-то из своих сородичей, загоняют его в угол и там рвут и кусают до тех пор, пока он не издыхает, катаясь в мучной пыли, раненый, истекающий кровью.
Почему они не бросаются на меня? Я крупнее, у меня более острые зубы, я прыгаю выше и дальше, чем они.
Они пытались...
Я впился зубами в облезшую спину старой самки, сжал покрепче, рванул. Она отскочила с залитым кровью хребтом и теперь обходит меня подальше на трясущихся, неуверенно стоящих ногах.
Того, кто порывался оставить меня без глаза, я отшвырнул ударом лап. Он плюхнулся в развязанный мешок с мукой и подавился, наглотавшись белой пыли. Он бежал с поля боя, кашляя и отплевываясь.
Со времени того нападения я соблюдаю особую осторожность, хотя мне и удалось разогнать злобную банду. Стараюсь спать только там, где на меня невозможно напасть сбоку или сверху.
Они слабые, хилые, болезненные. Их оживляют только голод и внезапная ненависть, когда они атакуют, убивают и пожирают кого-то из своей собственной стаи или истощенного чужака, не способного защитить себя.
Потом они снова сидят, сжавшись в комочки, и сонными взглядами лениво выискивают очередную жертву или пищу, отличную от ежедневного пыльного зерна.
Они кашляют, хрипят, свистят, стонут, задыхаются, плюют кровью. Дышат, тяжело двигая боками. Из ноздрей течет серая слизь.
В воздухе, на стенах, на ступеньках - везде оседает серебристая пыль. Она ложится тонким, едва заметным слоем, но все же крысиные следы отпечатываются на нем достаточно четко - маленькие углубления от лапок с растопыренными когтистыми пальцами, за которыми тащится полоса от хвоста. Передвигаясь по помещению, крысы сдувают эту пыль и вместе с воздухом вдыхают взвесь в свои легкие. Вибриссы, брови, усы, уши кажутся сверкающими от муки.
Но оседающая из воздуха пыль - это не только мука. Иногда ее вкус бывает жгучим и острым, а иной раз - кисловатым. От этой пыли болят глаза, чешутся десны и язык. Я чувствую, что эта пыль опасна, что она куда опаснее внезапно бросающихся в атаку крыс, опаснее каменных жерновов и здешних людей - таких же вялых и кашляющих, как и крысы. Тех опасностей можно избежать, а эта невидимая пыль оседает на тебя даже тогда, когда ты спишь. Она проникает в организм вместе с воздухом и водой, которую мы пьем из деревянных бочек.
Я начинаю кашлять, задыхаться, с трудом глотаю слюну. Меня пугает этот внезапный удушающий кашель во сне. После него мне тяжелее дышится, а выдыхаемый воздух хрипит в горле и в легких.
Пора уходить отсюда. Надо отыскать тот город, из которого я когда-то пустился в странствия и в который все еще хочу вернуться.
Спящий неподалеку от меня самец горит в лихорадке - он вдруг срывается с места и в бессознательном состоянии выбегает прямо под ноги людям. Тяжелые резиновые сапоги громко топают. Этот самец никогда уже не вернется под доски пола, где его малыши высасывают молоко из исхудавшей самки. Я могу занять его место - место у нее под боком. Кашель, стоны, чиханье. Я боюсь войти в нору, оставшуюся после него.