Тень Крысолова (Безымянная трилогия - 2)
Шрифт:
Мое зрение тоже ослабело, и я уже не вижу противоположной стены подвала, где еще недавно в окошко были видны зеленые виноградные листья. Теперь вместо листьев -лишь покрасневшие, закопченные стебли. Стоящие под окном банки и бутылки покрылись серой паутиной.
Слух тоже подводит меня. Я стал хуже слышать - как будто с очень большого расстояния. Я с трудом улавливаю отраженное от кирпичной стены эхо своего собственного писка.
Коготки стали хрупкими, они быстро стираются и легко ломаются. Когда я расширяю вход в нору и разгребаю землю, чувствую, что лапки ослабели, движения
Я стал старой больной крысой - такой же, как те, сжавшиеся в комочек под стенами туннеля, сидящие в темноте в ожидании темноты. Но только я не хочу умирать!
Я встряхиваюсь, поднимаюсь на ноги и, качаясь, бегу к свету, который сочится сквозь промытую водой щель.
Еды становилось все меньше, но крысы все продолжали со всех сторон прибывать в город, веря, что здесь им удастся выжить.
С полей, с хуторов, из деревень их выгнали пожары, зарева которых я часто видел по ночам, а принесенные оттуда ветром пепел и дым щипали мне глаза и забивались в ноздри.
Я пожирал древесину, траву, ткани, бинты, газеты, книги, засохшие листья, личинок, куколок, гусениц, дождевых червей, даже пауков и сороконожек, которыми раньше всегда пренебрегал. Трупы собак, кошек, людей съедали немедленно, их обгладывали до костей, а самые сильные крысы прогрызали кости и выедали из них костный мозг. Оставалось лишь то, чего не могли разгрызть даже наши прочные челюсти. Люди тоже стали более хищными и опасными. Съев всех коз, собак, кошек, голубей, лебедей и зверей, сидевших в клетках, они начали охотиться на крыс. Люди сдирали с крыс шкуру, насаживали мясо на палки и пекли в огне горевших прямо на улицах костров. В туннелях, кладовках, подвалах они ставили проволочные ловушки, из которых не было выхода и в которые могли попасться сразу несколько изголодавшихся крыс. Внутри ловушек торчали сушеные рыбьи головы, манившие крыс, еще не успевших познать применяемых человеком методов убийства.
Теперь я боялся еще сильнее, чем раньше. Я видел, как гибли мои приятели - крысы, которые не могли протиснуться между стальными прутьями ловушки.
Но нам грозили не только ловушки. Люди стреляли в крыс точно так же, как раньше стреляли в птиц. Теперь, изведя уже птиц, они стреляли в нас с той же яростью, что и друг в друга. Нередко после такого выстрела от крысы оставался только подергивающийся хвост, разорванные кишки или голова с вытаращенными глазами. Люди собирали эти останки, поджаривали на огне и ели.
Мы, крысы, не умеем жить без людей. Их жизнь была, есть и будет частью нашей жизни. И потому, хоть я и боялся людей и выстрелов, я все же поселился под бараком, в котором всегда стояли шум, крик, треск, грохот. Скрежет, шлифовка, очистка, мойка, погрузка... Железа было полно, а еды поразительно мало. Я выходил исключительно по ночам, зная, что меня скрывает моя серость, сливающаяся с тьмой затемненного города. Я шел уверенно, вылавливая ноздрями запахи и следы запахов всего, что годилось в пищу.
Огромная луна горела между домами, и в ее свете я видел других крыс, которые,
Луна, отражавшееся в окнах домов зарево пожаров, светящиеся следы трассирующих снарядов больше не занимали моего внимания, потому что сильный голод подавил все остальные чувства. Я двигался через площадь короткими перебежками, озираясь по сторонам и прислушиваясь, останавливаясь и поднимая голову кверху. И вдруг до меня донеслись знакомый, хотя как будто приглушенный голос деревянной дудочки, топот множества ног и тихие голоса. Невысокие фигурки маленьких людей... Дети плотной толпой окружили высокого человека...
Я остолбенел. Горло сжал спазм, мышцы напряглись, как для прыжка...
Крысолов!
Крысолов здесь? Да! Я помню его чуть сгорбленную фигуру, тяжеловатую поступь и этот голос, этот звук - стон выманивающей крыс дудочки. Это он!
Ветер доносит запах пота, крови, гноящихся ран, поноса.
Неужели Крысолов ведет за собой детей - так же, как столько раз уводил за собой крыс?
На нем такой же плащ, такая же одежда, как и на тех, которые стреляют. Башмаки тяжелые, подкованные, массивные. За спиной автомат. Я чувствую запах металла и пороха, который я так ненавижу. Они проходят мимо меня, а я, невидимый, в темноте, не убегаю - напротив, иду за ними, зная, что после людей всегда можно найти какие-нибудь съедобные отбросы.
Крысолов и дети бормочут, шепчут, сопят. Они уже перешли через площадь, миновали мост, сворачивают в улочку, ведущую под железнодорожный виадук, туда, где когда-то были склады древесины, а теперь ветер приносит все новые слои пыли и песка.
Крысолов давится, кашляет. Он простужен, тяжело дышит... Идет медленно, плетется, шаркает ногами, точно пытается подстроить свой размашистый шаг под короткие детские шаги.
Он играет на дудочке, но как-то не так... Дети окружают его плотной толпой, и мне временами кажется, что это не он ведет детей, а дети ведут его и следят, чтобы он не убежал.
Под виадуком горят наполненные смолой бочки.
Здесь тоже кругом дети. Они бегут к тем, которые подходят. Подпрыгивают, хлопают в ладоши, топают ногами. Все вместе приближаются к костру, и лишь теперь я вижу, что это они привели сюда Крысолова.
Вывернутые назад руки прикручены веревкой к дулу и прикладу автомата. В залепленный пластырем рот ему воткнули дудочку, сквозь которую он вынужден дышать. От этого он и кашляет, давится, задыхается. Дудочка, видимо, застряла у него глубоко в горле, потому что она кажется мне намного короче той, что я помню.
Дети ведут скрученного цепями и веревками Крысолова к костру, выводят в круг света. Они толкают его, валят на землю, облепляют - так же, как мы, крысы, со всех сторон облепляем трупы.
Дудочка еще некоторое время продолжает стонать.
В руках сверкают ножи, топоры, ножницы, бритвы, шила, лезвия. Они вонзаются в Крысолова раз, другой, третий. Дудочка замолкает...
Ребятишки режут тело на куски. Накалывают на острия, подходят к огню. Запах жареного мяса разносится во все стороны, привлекая живущих в подземельях крыс.