Тень прошлого
Шрифт:
– Нашел, чему завидовать, – фыркнул Балашихин. – Весело веселье, тяжело похмелье.
– Это факт, – согласился молодой. – Но сейчас-то ему до похмелья далеко.
– Не так далеко, как хотелось бы, – буркнул Балашихин, у которого при мысли о предстоявшем его объекту похмелье почему-то испортилось настроение. – Включи-ка монитор, надо проверить аппаратуру. И вообще пора браться за дело.
Молодой нажал клавишу на пульте, и над их головами ожил монитор. На экране появилось изображение небогато обставленной комнаты. Это была проходная комната в двухкомнатной хрущевке, служившая, судя по всему, супружеской спальней. В обстановке квартиры сквозила благопристойная, слегка прикрытая клетчатыми пледами нищета, и Балашихин с трудом подавил
Изображение было цветным и очень четким – можно было разглядеть каждую деталь.
– Говорит и показывает Москва, – тихо сказал Балашихин. – Наши камеры установлены…
Молодой хохотнул.
– Да уж, – сказал он, – репортажик получится праздничный. А изображение!.. А цвет!.. Умеют делать, сволочи.
– Умеют, – согласился Балашихин.
Он знал, что оборудование было закуплено совсем недавно на специализированной выставке в Цюрихе и обошлось Агапову в астрономическую сумму. Тогда, в марте, это показалось Балашихину обыкновенным пижонством окончательно возомнившего себя пупом земли «нового русского». Однако теперь, в свете некоторых обстоятельств, такая громадная трата уже не представлялась ему бессмысленной… «Возможно, – подумал он, – эта начиненная полупроводниками и микросхемами жестянка в конечном итоге решит все.» Само собой, Званцев не посвящал его в подробности, но Балашихин и сам был не лыком шит и отлично понимал, что речь идет о жизни и смерти.
Он взглянул на часы. От ресторана до дома этого придурка было рукой подать, тем более на такси. Объект вот-вот должен был появиться в поле зрения скрытой камеры. Отставной майор закурил и решительным жестом надел на голову наушники, разом сделавшись серьезным и сосредоточенным. Эмоции были отодвинуты в сторону, чтобы не мешали работе.
Его напарник, придав лицу тоже деловое выражение, извлек из-под контрольной панели вторую пару головных телефонов и последовал примеру Балашихина. Они стали ждать, покуривая и не сводя глаз с монитора.
Ожидание было недолгим. Вскоре на экране появилась парочка, за перемещениями которой они до сих пор наблюдали только с помощью радио: неказистый мужчина примерно такого же возраста, что и Балашихин, одетый в поношенные серые брюки и защитного цвета матерчатую летнюю курточку, и рыжеволосая секс-бомба, старательно косившая под застенчивую провинциалочку.
Впрочем, эти ее старания заметно шли на убыль, уступая место усилиям совсем иного толка: клиент, как было точно подмечено в одном культовом фильме, уже созрел, и теперь дамочка делала все, чтобы майор Балашихин и его напарник смогли получить как можно более откровенные и качественные кадры. Она буквально волокла клиента за собой, ухватив за ширинку брюк, под которой угадывалось некое цилиндрическое вздутие, напоминавшее свернутый в трубку журнал «Юный натуралист», не забывая при этом строить из себя жертву сексуальных домогательств.
Клиент покорно тащился за ней, как бычок на привязи, вяло переступая косолапыми ногами, бессмысленно тараща совершенно пьяные глаза и не переставая лапать своего поводыря за разные интересные места.
– Вот это баба! – восхитился молодой. – Что она с ним вытворяет, это же уму непостижимо!.. Что хочет, то и делает. Вылитая Моника Левински, разве что не такая коровистая….
– Вот только он на Клинтона не тянет, – согласился Балашихин, без особой надобности подкручивая ручки настройки на пульте. – Вот же сморчок бестолковый.
Сам себе могилу роет!
С трудом оторвав взгляд от экрана,
– Ты чего, Викторович? Тебе что, его жалко, что ли?
– А почему бы и нет? – пожав плечами, ответил Балашихин. – Тоже ведь человек, хоть и дурак, конечно – Ну, ты даешь! – Молодой даже головой покрутил от изумления. – Ты же профессионал.., извини, конечно, но ты же душегуб.., что же ты его жалеешь?
– А ты не извиняйся, – невесело усмехнулся Балашихин, глядя на экран. Руки его уверенно перемещались по панели управления, задействуя записывающую аппаратуру. – Душегуб, это верно. Ты столько народу по именам не знаешь, сколько я перебил. Но то все были солдаты, а то и такие же, как я.., профессионалы. Они, по крайней мере, могли защищаться.., и защищались. – Он потрогал свой шрам. – А это, – он кивнул на экран, где вовсю шел процесс взаимного раздевания, – не моя специальность. Так что зря ты удивляешься. Удивляться надо мне, на тебя глядя. Неужели тебе не противно?
– Работа у нас такая, Викторович, – примирительно сказал молодой, жадно уставившись в монитор, на экране которого полураздетая парочка повалилась наконец на постель.
– Да, – сказал Балашихин, – работа…
Он бросил последний взгляд на показания приборов, с отвращением стащил с головы наушники, в которых раздавались страстные вздохи и скрип старого дивана-кровати, и вместе с креслом отвернулся от монитора, прикуривая новую сигарету от окурка предыдущей.
Люди наживают себе неприятности очень разными путями и способами. Можно сказать, что этих способов существует столько же, сколько живет на земле людей.
Одним для того, чтобы организовать себе нервотрепку, приходится долго и тяжело трудиться: судьба бережет их от стрессов, и, чтобы преодолеть гигантскую инерцию собственного благополучия, эти счастливчики должны основательно попотеть. Другим же, как, например, Константину Андреевичу Лопатину, достаточно одного неосторожного шага, одного-единственного невзначай оброненного слова, одного неверно истолкованного взгляда или жеста, чтобы вдруг очутиться в помойной яме.
Путь Иллариона Забродова к неприятностям в этот день начался с совершенно невинного решения вымыть наконец потерявшую товарный вид в битве с российскими дорогами машину. Приблизительно в тот час, когда невыспавшийся и злой Николай Викторович Балашихин, вернувшись со своего дежурства и тяпнув на сон грядущий полстакана коньяку, завалился в постель, по обыкновению засунув под подушку заряженный браунинг, свежий после зарядки и продолжительного стояния под душем Илларион Забродов легко сбежал по лестнице с пятого этажа и, дружески похлопав «Лендровер» по забрызганной грязью корме, уселся за руль. Ночевка во дворе, как всегда, прошла без эксцессов: местная шпана отлично знала, кому принадлежит старый «Лендровер» цвета хаки и избегала ссор с чудаковатым пенсионером в камуфляже. Такое положение вещей установилось, разумеется, не сразу, но после нескольких мелких инцидентов за Илларионом окончательно утвердился статус персоны грата, что вызывало неизменную зависть соседей и коллег-автолюбителей.
– Везет же некоторым, – сказал однажды здоровый детина, на целую голову выше и в полтора раза шире Иллариона. – Круглый год машина во дворе ночует, и хоть бы что. А я на одну ночь оставил, и пожалуйста – разули…
– Так в чем проблема? – спросил Забродов. – Вы же наверняка догадываетесь, кто это сделал. Пойдите и заберите свои колеса, только и всего.
Это, конечно, был удар ниже пояса, но Илларион считал, что мужчина должен оставаться мужчиной, невзирая на обстоятельства.
Мужик ушел в расстроенных чувствах и с тех пор смотрел на Забродова весьма косо, вообразив себе, как видно, что Илларион – крестный отец районного масштаба. Иллариона эти косые взгляды всегда забавляли: его нелюбовь к дуракам носила характер скорее юмористический, лишь в минуты крайней усталости переходя в глухое раздражение.