Тень секретарши Гамлета
Шрифт:
– К шубе, так к шубе, – кивнула старушка и что-то записала в блокнотике.
– «Вы к кому, молодой человек?» Ну, цирк! – хохотнул Севка. Он запутался в никелированных кнопках, и пока разбирался, как с помощью техники добраться до заветного семнадцатого этажа, зазвонил телефон.
– Манговый король слушает, – прижал Севка трубку плечом к уху, продолжая тыкать кнопки.
– Всеволод Генрихович, папа в беде, – отчеканил голос самозванки-секретарши Фокиной, которую Севка по забывчивости так и не сдал в психушку.
– Чей папа? – не понял Фокин.
– Ваш.
– У меня есть папаня, но он в беде быть не может.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Все несчастья, которые могли с ним случиться, уже случились. Он овдовел, спился и большую часть времени проводит в могилах.
– Так вот, а теперь он в тюрьме.
– Вы… совсем сбрендили, как вас там… мисс Пицунда?
– Только что позвонил Василий Петрович Лаврухин и сказал, что ваш отец сидит в изоляторе временного содержания.
– За что?!
Севка вдруг вспомнил, что папаня не отвечал утром, не отвечал в обед, а вечером… Вечером телефон сообщил, что абонент недоступен.
Ладони вспотели, лоб покрылся испариной, а колени выдали такой тремор, что Севка чуть не рухнул как подкошенный.
– Василий Петрович пока не знает за что, но…
Сунув мобильник в карман, Фокин выскочил из лифта.
– Передайте это Шубиной из триста пятнадцатой, – сунул он на бегу пакет с манго консьержке.
Старушка с голубыми кудрями осуждающе покачала головой, но Фокин этого уже не увидел.
Мобильный Лаврухина не отвечал.
В полиции сказали, что Василий Петрович дома, дома жена сонно ответила, что Вася у мамы, а мама сообщила, что «Васька-засранец» опять дежурит.
– Бардак, – возмутился Севка, стоя на остановке. Но самое неприятное в этой ситуации было не бессовестно-неуловимое поведение Лаврухина, а то, что Севка напрочь забыл, где бросил свою машину. То ли возле НИИ, где снимал офис, то ли у дома Маргариты Петровны, где снимал комнату, то ли вообще на стоянке, – а если на стоянке, то на какой? Он пользовался тремя стоянками в зависимости от наличия там свободных мест. Не то чтобы у Севки с головой было плохо, просто изматывающие слежки последних дней за блудливыми супругами и супружницами слились воедино, в один безликий, вязкий комок времени, и где и когда он бросал машину, Севка, убей, не помнил.
Такси проносились мимо, все переполненные, и Севка бегом помчался в РОВД.
Телефон разрывался в кармане, звонила Шуба, но у Фокина не было ни сил, ни времени что-то ей объяснять.
Он ворвался в отделение, но ни взятки, ни уговоры, ни проклятия, ни угрозы не помогли ему добиться свидания с папаней и проникнуть в подвал, где находился ИВС.
– Я Фокин! – орал Фокин в лицо краснорылому капитану. – Меня весь город знает с самой наилучшей стороны!
– Фокин, Мокин, мне наплевать, – бубнил капитан. – Я сказал, не положено, значит – не положено.
Севка уже приготовился сделать отчаянный рывок в сторону подвала и хоть двумя словами успеть перекинуться с папаней, прежде
– Вы Фокин?
– Я Фокин! – по инерции проорал Севка. – Меня весь город знает с самой наилучшей сторо…
– Он Фокин, – подтвердил краснорылый, – хотя я не проверял.
– Уважаемый Фокин, – подполковник взял Севку под руку и притянул к себе, – хоть это и идет вразрез со всеми правилами, я пропущу вас к отцу. Но только из уважения к Драме Ивановне!
– К кому? – не понял Севка.
– К вашей секретарше. Очень заслуженная женщина. Я с ее племянником на горных козлов с вертолета охотился. Она мне позвонила и попросила организовать своему шефу свидание с папой.
– Позвольте, но… – Севка развел руками не в силах понять, как эта чокнутая мисс Пицунда могла догадаться, где он и что ему надо. – Скажите, а за что папаню посадили?
– Вот у папани и спросите. Идите, идите, пока я не передумал, – подтолкнул Севку к лестнице подполковник. – У вас ровно четыре с половиной минуты! Я все уставы к черту нарушаю!
– Меня в городе знают с наилучшей стороны! – пробормотал Севка, бросившись вниз по лестнице.
Генрих Генрихович сидел за решеткой, как старый, измученный, грязный тигр.
У Севки на пару секунд замерло сердце, когда он увидел, как папаня сидит на краю нар, сцепив между колен натруженные, с въевшейся землей руки и бессмысленно смотрит в одну точку.
– Папаня! – ринулся Севка к решетке.
– Севун? – удивился папаня. – Ты тут как очутился?
– Почему ты не позвонил? – потряс Севка решетку. – Почему не сообщил, что с тобой случилось?!
– А чего зря звонить-то? – Пожав плечами, Фокин-старший подошел к Севке и через прутья наградил его щелчком по носу. – Ну, посадили и посадили. Не убили же. Кормят сносно, только вот беспорядки в Риме, заразы, отметить не дают.
– А отчего там беспорядки-то? – всхлипнул Севка, чувствуя, что слезы готовы брызнуть из глаз.
– Антиглобалисты бузят. Слушай, у тебя есть чем эту бузу сбрызнуть? – Папаня щелкнул себя по шее, и тоска в его глазах сменилась надеждой.
– Нет… – Севка пожалел, что не купил по дороге шкалик, но кто же знал, что мисс Пицунда окажется такой влиятельной и знаменитой личностью! Кто же знал, что ему дадут безнадзорно общаться с папаней целых четыре с половиной минуты!
– Прости, папаня, я совсем не подумал об этом.
– Ну… не подумал, так не подумал! – Папаня через решетку хлопнул Фокина по плечу. – Ты, Севун, с детства не любил думать. А ведь кобздец антиглобалистам придет, если их вовремя не сбрызнуть!
– Время! – рявкнул конвоир, заглянув в подвал.
Четыре с половиной минуты пролетели как один вздох.
Севка вцепился в решетку так, что побелели костяшки на пальцах.
– За что тебя посадили?
– За убийство.
– За какое?