Тень секретарши Гамлета
Шрифт:
– Господи, а они что, до сих пор зависимые? – ужаснулась Драма Ивановна.
– Испанцы, гады, свободы им не дают, – покачнулся папаня. – Не дают, суки, свободы маленьким гордым баскам!
– Так что же мы стоим? – закричала Драма Ивановна. – Нужно спасать маленьких гордых басков! – Она выбежала из зала, Генрих помчался за ней.
– Вот грымза старая, к папане примазалась, – нахмурился Севка. – Теперь ее точно на полную ставку придется брать.
Народ, вдоволь навеселившись и позабавившись, опять разбрелся
– Свет и тени, и никакой ретуши, – пробормотала Шурка, останавливаясь возле работы, где была запечатлена церковь в лучах заходящего солнца. – Севка, ты посмотри, какая неудачная фотография! Огромная, нечеткая, размытая, будто растянутая. Все фотки, в принципе, хорошие, но некоторые просто ужасные! Те, которые большого формата…
– Черт! – Не дослушав ее, Фокин побежал вдоль стен, считая фотографии нестандартных размеров: – Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
– Ты куда? – побежала за ним Шуба.
– Восемь, девять, десять! – Севка остановился как вкопанный возле Лаврухина. – Я идиот! – закричал он. – Я полный идиот!!!
– А я всегда это говорил, – согласился Вася. – Скажи, тебе не кажется, что эта фотка с мостом как-то нереально растянута? Ну на хрена, спрашивается, вывешивать такую мазню?
– Их ровно десять!
– Чего?
– Ровно десять больших фотографий с размытым изображением! Ты понимаешь, что это значит, Лавруха?!
Вася навел лупу на Севку и стал рассматривать его нос.
– Фу, какой у тебя носяра, – поморщился он. – А что это значит, Фок? Что может означать, если десять снимков из ста у гениальной художницы получились неудачными?
– А это значит, – отпихнул Севка лупу от своего носа, – что эта выставка организована для отвода глаз! Это значит, что все фотографии сфотографированы с душой, а десять сделаны на скорую руку и небрежно увеличены. Это значит, что на таможне фотографии не будут досматриваться – ведь это выставочные экспонаты, чего их досматривать… Это значит, что под большим форматом скрываются…
Севка сорвался с места и побежал к выходу, расталкивая народ.
Шуба и Вася помчались за ним.
– Эта выставка для того, чтобы Милавина могла беспрепятственно вывезти в Лондон контрабанду! – крикнул на бегу Фокин. – Кто будет искать украденные картины под фотками, которые только что выставлялись на всеобщее обозрение?! Кто заподозрит известную топ-модель в убийстве своего дяди?! – Севка заметался по фойе. – Где?! Где Милавина?!
Лаврухин уже куда-то звонил. Шуба громко смеялась, довольная, что похороны Севкиной любви превратились в фарс, а из буфета доносился голос Генриха Генриховича:
– Мой папаня пил как бочка, и погиб он от вина…
Через пятнадцать минут два парня в милицейской форме проводили
– Я одна осталась дочка, и зовут меня Нана! – напевая, вывалилась из буфета Драма Ивановна. – Генрих! – закричала она, увидев Милу в наручниках. – Твой Севун поймал за хвост декоративную курицу! Я же говорила, что это ее почерк!!!
– Уволю на хрен, – пригрозил ей Севка.
– За что? – впервые поинтересовалась мисс Пицунда.
– За распитие спиртных напитков на рабочем месте.
– А ничего, что Генрих против моего увольнения?
– Ничего. Поедете к нему на кладбище и вступите в общество анонимных алкоголиков.
Севка вышел из здания и побежал к машине, забыв про Шубу и про Лаврухина, который с энтузиазмом показывал журналистам лупу и рассказывал, как он раскрыл преступление века.
Триумфа Фокин не ощущал.
Он чувствовал тоску и разочарование.
Даже самые яркие звезды, оказывается, теряют свои орбиты.
Наутро Драма Ивановна выглядела не так свежо, как всегда.
Под глазами у нее набухли мешки, а руки заметно дрожали.
– Ну-ну, – усмехнулся Севка, заходя в кабинет. – Как ночка прошла?
– Шикарно, – буркнула мисс Пицунда, впервые не предложив ни чая, ни кофе.
– Переспали с моим папаней? – усаживаясь за стол, поинтересовался Севка.
– Пере… Что?! – впрыгнула Драма Ивановна в кабинет. – Что вы сказали?!
– Вы занимались сексом с Генрихом Генриховичем?
– Я девушка! – взвизгнула мисс Пицунда.
– Если вы имеете в виду девственность, то папаня тоже невинен, как новорожденный. Только когда две таких пьяных невинности собираются вместе, из этого может ой-ей-ей что получиться!
– Что это за «ой-ей-ей»? – явно разозлилась Драма Ивановна.
– Ой-ей-ей, мисс Пицунда, это секс в могиле, – пояснил Фокин. – Папаня не предлагал вам эротическое путешествие по погосту?
– Генрих Генрихович предложил мне руку и сердце, – отчеканила мисс Пицунда и, стуча каблуками, вернулась на рабочее место.
– Вы согласились? – перепугавшись до дрожи в коленках, бросился за ней Севка.
– Я сказала, что подумаю, – высокомерно ответила Драма Ивановна.
– Что тут думать! Он алкоголик!
– Все мужчины немного пьют. Это не страшно.
– Он старый!
– Я тоже немолода.
– Он… он… чокнутый на политике!
– Мне тоже небезразлично, что происходит в мире.
– У него есть ребенок! Отвратительный, вредный сын!
– С этим сыном я сумею договориться.
– Значит… вы скажете «да»?! – с упавшим сердцем спросил Севка, понимая, что его сумасшедшая секретарша запросто может стать его мачехой.