Тень скорби

Морган Джуд

— Нет… Нет, из того, что она говорила в прошлом письме, боюсь, у нее просто нет времени. Три учительницы и такая большая школа — правда, не знаю, как она справляется в Ло-Хилле. Разве не заметил, какой она была на Рождество? Такая худая, неразговорчивая, почти ни слова не проронила…

— О, худоба и молчаливость — отличительные черты Эмили, — оживившись, замечает Брэнуэлл, обращая к сестре посвежевшее лицо.

Шарлотте оно не нравится.

— Это всего лишь игра слов.

— Конечно, но для чего же еще нужны слова? Шарлотта, — его голос внезапно становится жестче, — разве нет в тебе ни капли веры? О, я не имею в виду такую веру, хотя на этот счет у меня свои подозрения. Я говорю о вере в то, на что мы способны, кем мы можем стать.

Зачем тогда тебе виделся дом у моря, кресла и все такое, если этому не суждено сбыться? Ты ведь видела его ясно, как день, — я помню, ты рассказывала нам об этом. А вещь, которая однажды существовала, не может, в силу своей природы, прекратить существование, ибо ничто в природе не может быть уничтожено. Позиция Шелли [43] , а он был атеистом. Так что…

43

Шелли Перси Биш (1792–1822), английский поэт-романтик. (Примеч. ред.)

— Дом у моря существовал только как понятие, Брэнуэлл. Это разные вещи, и ты понимаешь, о чем я. И потом, в те времена мы были детьми.

— В этом нет ничего дурного.

Шарлотта вынимает перо и нож и принимается точить.

— Разве? Иногда мне кажется, что мы были слишком счастливы в детстве.

Брэнуэлл, оседлав табурет у фортепьяно, с вызовом взирает на сестру.

— Счастливы… Хм. Потеряли мать, а потом были Мария, Элизабет…

— Я говорю не про обстоятельства. Я говорю о том, что мы делали, несмотря на них. Или, быть может, из-за них, не знаю. Но большинство детей, безусловно, хотят поскорее расстаться с детством. Силятся от него освободиться. А нам все это нравилось. Это было чудесно, и, честно говоря, я бы вернулась в него завтра же, приняв все сопутствующие обстоятельства. И это само по себе не может быть правильным.

— Значит, ты бы предпочла, чтобы все было наоборот? Никакого нижнего мира? Никаких записей?

— Они необязательно идут рука об руку.

— Хм. Я подумал как раз об этом, когда читал твою новую историю. — Он указывает на шкатулку для письма. — Рассказ об Элизабет Гастингс. Весьма необычно…

— Я не показывала тебе этого.

— Нет. Я просто его прочел. А когда это нам требовалось разрешение? О, это настоящая история в самом полном и высоком смысле слова, ручаюсь, но… в общем, она всего-навсего обычная маленькая мисс, которую можно встретить на Хай-стрит в Китли. Совсем не похожа на обитательницу Ангрии.

— Знаю. Иначе я не вынесла бы написания.

— Забавно, не правда ли, — произносит вдруг Брэнуэлл, наблюдая за Шарлоттой, — что мы перестали ладить, как прежде?

Она не в силах скрыть шок.

— О чем ты говоришь?

— Ну, мы, разумеется, по-прежнему готовы умереть друг за друга. Но теперь появилась некая обратная тяга… Помнишь, как ты достигла возраста, когда нужно целовать тетушку? И в каком-то смысле, да-да, тебе хотелось этого, ведь это же тетушка и это правильно. Но едва губы касались щеки, все твое тело начинало рваться в другую сторону…

Вспоминая, Шарлотта печально улыбается.

— Вероятно, мы слишком хорошо друг друга понимаем.

— Знаешь, Шарлотта, мое сердце никогда не принадлежало портретной живописи, удушливо механической, если отдашь ей некоторое время. На самом деле мне повезло: я разглядел, что иду неверной дорогой прежде, чем зашел по ней слишком далеко. Я добьюсь успеха на другом пути. Вот увидишь. И прости за… за эту чушь насчет замужества. Зачем тебе вообще муж? Любой, кто не дотягивает до гомеровского героя, станет только лишней обузой.

Что же, неплохая попытка, нужно отдать ему должное. Кроме того, это помогает ей вдруг осознать, что если она когда-нибудь и выйдет замуж, то за такого человека, как Брэнуэлл; чтобы даже боль от ссор замыкалась на самой себе, а это не страшнее, чем прикусить собственный

язык. В любом случае все это, напоминает себе Шарлотта, столь же отдаленно и фантастично, как Вердополис и Ангрия. Думать нужно только о настоящем.

Мисс Пачетт отослала Эмили домой.

Не с позором, ничего такого. В маленькой вежливой записке, которую она направила мистеру Бронте, не говорилось, что в услугах Эмили больше нет необходимости или что ее работа неудовлетворительна. Поистине, казалось, что мисс Пачетт хватается за какую-то приемлемую формулу. Здоровье Эмили — да, точно, так и есть. Эмили сделалась истощенной, бледной, худой как палка, но продолжала уверять, что хочет остаться.

Вероятно, решающим моментом для мисс Пачетт стала сцена, которую она увидела. Одна из старшеклассниц, собравшихся во дворе школы, заставила подруг корчиться от смеха, когда, растрепав волосы и принявшись подобно привидению скользить по булыжникам, замогильным голосом завыла: «Берегитесь, я мисс Бронте, призрак Ло-Хилла! Не говорите со мной, ибо я не могу ответить!» Этот момент, а может, следующий, когда она поймала себя на том, что прячет собственную улыбку.

Итак, она сказала мисс Бронте, что это необходимо для ее же блага. А мисс Бронте в ответ наградила мисс Пачетт своим особым взглядом, как будто она услышала ужасную ложь и теперь гадает, зачем все это. В своей вежливой записке мисс Пачетт сделала акцент на фразе, казавшейся по меньшей мере уместной отчасти. «Я не могу быть сторонним наблюдателем», — написала она и на том закончила.

Итак, все они оказались дома и без работы: таков груз беседы Патрика и мисс Брэнуэлл за чайным столиком, когда весна гонит ручьи, ворошит тиф и указывает длинным нравоучительным пальцем солнечного света на прохудившиеся места старой скатерти.

— Проблема трех девочек, — вздыхает Патрик. — Мальчики, иначе говоря мужчины, могут гораздо успешнее пройти свой жизненный путь. Я вовсе не возражаю против того, чтобы они оставались дома, мисс Брэнуэлл. Будь мои обстоятельства удобнее, таков был бы мой единственный выбор. Однако мой доход не становится больше, я не молодею, поэтому все это достаточно тревожно. Что касается Брэнуэлла, то я не боюсь за него. Его таланты должны обеспечить ему место в мире, и это случится рано или поздно. А Шарлотта настаивает на том, чтобы снова вернуться к работе учительницы, — она всегда послушна долгу. Но способность Эмили заниматься чем-либо за пределами дома, боюсь, гораздо более сомнительна. Дело вовсе не в лени или пристрастии к роскоши. Полагаю, она выполняет большую часть работы Тэбби; а на днях Эмили спрашивала меня о рационе простых людей в Ирландии и состоит ли тот, как она слышала, в основном из картофеля. Когда я дал положительный ответ, Эмили сказала, что это кажется ей восхитительно простым и экономичным способом жизни, который она готова принять в любое время. И я не усомнился в ней.

— В дни моей пензансской юности картофель редко появлялся на обеденном столе, мистер Бронте, боюсь, только время от времени, вместе с другими овощами; но в культурных домах его в то время не признавали.

Патрик кивает, признавая аристократичность мисс Брэнуэлл.

— Полагаю, Эмили имела в виду, что вполне готова к подобным жертвам, если не будет занимать какую-либо должность вне дома. Это, конечно, достойно уважения. И все же тут есть повод для беспокойства.

— И, кроме того, есть Энн.

— Да, да. Ах, боже мой, моя милая бедняжка Энн. — Патрик любовно качает головой. — Девочка по-прежнему говорит, что решительно настроена сделать это.

— Прошу прощения, мистер Бронте, но тут дело не в словах; Энн на самом деле решительно настроена, а потому нет сомнений, что она сделает это. Каким будет результат, это уже другой вопрос.

— Что ж, она еще может нас удивить, — говорит Патрик, но как-то невзначай, спеша уйти дальше от темы, как обычно убегают от неловкого комплимента.