Тень ветра
Шрифт:
ПЕПЕЛЬНЫЕ ДНИ
1945—1949
1
Всякая тайна стоит ровно столько, сколько тот, от кого мы ее скрываем. Я проснулся с единственной мыслью: рассказать о Кладбище Забытых Книг лучшему другу. Томас Агилар был моим одноклассником; все свое свободное время и весь свой талант он отдавал изобретениям, столь же гениальным, сколь бесполезным, таким, как самодвижущийся дротик или электроюла. Как было бы здорово поделиться секретом с Томасом! Сквозь дрему я представлял себе, как, вооружившись фонариками и компасом, мы разгадываем загадки библиографических катакомб. Но, вспомнив о клятве, данной отцу, я решил, что обстоятельства вынуждают избрать, как обычно пишут в детективах,
– Тут сказано, что книга вышла тиражом две с половиной тысячи экземпляров в барселонском издательстве «Кабестань Эдиторс» в декабре 1935 года.
– Ты знаешь это издательство?
– Оно давно закрылось. Но это не первое издание, впервые роман опубликовали в ноябре того же года, но в Париже… Издательство «Гальяно и Неваль»… Не припомню такого.
– Значит, это перевод? – растерянно спросил я.
– Нигде не указано. Если верить тому, что здесь написано, перед нами оригинал.
– Книга на испанском, изданная сначала во Франции?..
– В наши времена бывает и такое. Пожалуй, нам может помочь Барсело.
Густаво Барсело, давний коллега отца, держал на улице Фернандо похожую на пещеру книжную лавку и был негласным главой самой верхушки цеха букинистов. Невозможно было представить себе Барсело без его неизменной погасшей трубки, источавшей ароматы восточного рынка; сам себя он называл последним романтиком. Барсело утверждал, будто он и его предки состоят в дальнем родстве с лордом Байроном, хотя был выходцем из местечка Кальдас-де-Монбуи. Возможно, в подтверждение своей благородной родословной он неизменно одевался на манер денди девятнадцатого века: шелковый шейный платок, белоснежные лакированные ботинки и монокль без диоптрий, с которым, как говорили злые языки, он не расставался даже в уборной. На самом деле куда как более значимым было совсем иное родство: один из его предков, промышленник, в конце девятнадцатого века не совсем честным путем сумел сколотить состояние. По словам моего отца, Густаво Барсело не бедствовал, и книжное дело было скорее его страстью, нежели источником заработка. Он обожал книги до безумия, вплоть до того, что (сам Барсело это категорически отрицал), если в магазине появлялся покупатель, который влюблялся в какой-нибудь из выставленных на продажу экземпляров, но не мог за него заплатить, снижал цену насколько было надо, а то и вообще отдавал книгу даром, если считал клиента истинным читателем, а не ветреным дилетантом. Несмотря на подобные чудачества, Барсело обладал феноменальной памятью и педантичностью – качествами, которые предпочитал не выставлять напоказ. В общем, если кто и разбирался в редких книгах, то это, несомненно, был он. В тот вечер, закрыв свою лавку, отец предложил пройтись до кафе «Четыре кота» на улице Монсьо, где Барсело и его приятели-библиофилы обычно проводили время за дружеской беседой о забытых поэтах, мертвых языках и съеденных молью литературных шедеврах.
Кафе «Четыре кота» находилось в двух шагах от нашего дома и было одним из моих любимых мест в Барселоне. Именно там в 1932 году познакомились отец и мать, и я считал, что именно очарованию этого старого кафе отчасти обязан своим появлением на свет. Притаившийся в полумраке фасад охраняли два каменных дракона, а остановившие время газовые фонари берегли воспоминания о прошлом. Войдя в кафе, посетители растворялись здесь среди теней прошлого, но не только. Счетоводы, мечтатели, начинающие гении оказывались за одним столиком с Пабло Пикассо, Исааком Альбенисом, Федерико Гарсиа Лоркой или Сальвадором Дали. Любой бродяга, заплатив за чашку кофе, мог на несколько
– Боже! Семпере, – воскликнул Барсело, увидев моего отца, – блудный сын! Чем обязан?
– Обязаны вы, дон Густаво, моему сыну, Даниелю, который только что сделал открытие.
– Тогда присоединяйтесь к нам. Сие знаменательное событие стоит отметить.
– Знаменательное? – прошептал я отцу.
– Барсело изъясняется исключительно высоким стилем, – вполголоса сказал мне отец. – Ты помалкивай, а не то он еще и не такого наговорит.
Люди за столиком потеснились, освобождая нам место, и Барсело, любивший пустить пыль в глаза, настоял на том, что угощение за его счет.
– Сколько лет отроку? – спросил он, искоса поглядывая на меня.
– Скоро одиннадцать, – гордо ответил я. Барсело лукаво улыбнулся:
– Иными словами, десять. Никогда не прибавляй себе годы, букашка, об этом позаботится сама жизнь.
Некоторые из приятелей-библиофилов пробурчали нечто одобрительное. Барсело подозвал официанта, такого древнего, что его давно уже можно было объявить памятником старины.
– Коньяк для моего друга Семпере, да самый лучший, а для его отпрыска – молочный коктейль. Ему надо расти. И еще несколько ломтиков окорока, только не такого, как в прошлый раз, понял? Вы тут не фирма «Пирелли», чтобы резиной торговать, – грозно сказал книгопродавец.
Официант кивнул и удалился, волоча ноги и душу.
– Ну что я вам говорил? – продолжил Барсело. – Откуда взяться рабочим местам, если в этой стране не увольняют даже покойников? Вспомните Сида [1] . Видно, ничего уж тут не поделаешь.
Книголюб, посасывая погасшую трубку, пристально рассматривал книгу, что я держал в руках. Несмотря на личину пустомели и болтуна, он носом чуял хороший текст, как волк – запах крови.
– Итак, – сказал Барсело, изображая безразличие, – с чем пожаловали?
1
Согласно «Песни о моем Сиде», Родриго Диас де Бивар, он же Сид Кампеадор, выиграл битву уже после смерти. Когда Валенсия в 1099 году была осаждена мусульманами, он был убит стрелой, но его товарищи привязали мертвое тело в доспехах и при оружии к седлу и пустили коня в сторону вражеских позиций. Враги в панике бежали. Здесь и далее примеч. ред.
Я взглянул на отца. Он кивнул. Недолго думая, я отдал книгу Барсело, и она оказалась в опытных руках. Тонкие пальцы пианиста быстро исследовали ее состояние, переплет и качество бумаги. С рассеянной улыбкой Барсело раскрыл страницу с выходными данными и, словно опытный криминалист, исследовал ее за одну минуту. Все вокруг, затаив дыхание, наблюдали за ним, словно ожидая чуда или разрешения сделать следующий вдох.
– Каракс. Интересно, – невозмутимо произнес он. Я протянул руку за книгой. Барсело приподнял брови, однако вернул ее мне с ледяной улыбкой:
– Где ты ее раздобыл, малыш?
– Это секрет, – ответил я, догадываясь, что отца забавляет ситуация, в которую попал этот всезнайка.
Барсело нахмурился и перевел взгляд на моего отца:
– Послушайте, Семпере, только из уважения к вам и благодаря узам давней и искренней дружбы, которые нас связывают, остановимся на сорока дуро, и ни песеты больше.
– Я должен посоветоваться с сыном, – возразил отец. – Книга принадлежит ему.
Барсело обратил ко мне волчий оскал:
– Что скажешь, отрок? Для первого раза сорок дуро – совсем неплохо… Семпере, твой мальчуган далеко пойдет. Он прирожденный книготорговец.
Сидевшие за столом подобострастно рассмеялись. Барсело самодовольно посмотрел на меня и достал свой кожаный бумажник. Он отсчитал сорок дуро, что по тем временам было целым состоянием, и протянул их мне. Я молча покачал головой. Барсело снова нахмурился:
– Видишь ли, алчность – один из смертных грехов, порождаемых бедностью, не так ли? Так и быть, шестьдесят дуро, и ты сможешь завести себе сберкнижку, в твоем возрасте пора подумать о будущем.