Тень врага
Шрифт:
— Интересно, — пробормотал я. — Чем дальше, тем интереснее. Далеко он от тебя отошёл?
— Вроде за угол свернул, — неуверенно проговорил Федот. — Хотя, может, и нет — что-то у меня, будто в тумане всё… Я про этого косорылого сразу и думать забыл! Да и вовсе, будто — напрочь забыл, для чего я тут оказался. Бес в голове шептать начал — убей, да убей! А вскорости и вы появились…
— Так. — Я наклонился к Федоту. — Ты прогнал китайца, который появился неизвестно откуда. Он ушёл — и в голове у тебя прорезался бес. Который внушил, что ты меня ненавидишь, и заставил в меня выстрелить. Так было дело?
Федот,
— Выходит, так.
— А если так, — медленно проговорил я, — то соберись. Вспоминать ты сейчас будешь очень-очень старательно.
—… и это великое, победоносное сражение принято считать битвой, положившей конец русско-японской войне. Российская Империя в очередной раз продемонстрировала свою безусловную военную мощь. — Преподаватель истории, Леопольд Францевич Штейн, обвёл указкой написанные на доске цифры: «18.07.1905». — Запомните эту дату, господа курсанты! Восемнадцатого июля одна тысяча девятьсот пятого года в городе Портсмуте было подписано мирное соглашение. Япония безоговорочно капитулировала. По итогам соглашения Российской империи отошли Курильские острова и южная часть острова Сахалин, которой ранее владела Япония…
Обычно на уроках истории я был предельно внимателен, старался не пропускать ни слова из тех, что говорил Штейн. Не зная прошлого, не построишь будущего. Тем более, что сейчас речь шла о русско-японской войне — последней, как я помнил, войне, в которой участвовала Российская империя.
В моём мире та война завершилась совсем иначе. В моём мире и Россия была совсем другой. Здесь же, после сокрушительного поражения Японии, других смельчаков, желающих разинуть рот на самую большую и могущественную державу в мире, пока не нашлось.
Неудивительно, в общем-то, что эту лодку решили раскачивать иначе. Интригами, заговорами, шпионажем… Мои мысли снова невольно свернули к событиям прошедшей ночи.
Китаец. Чёртов китаец!..
Я отчего-то не сомневался, что «бесом», наложившим на Федота заклинание, был именно он. А Федот не вспомнил больше ничего — никаких подробностей. Ни особые приметы, ни даже одежду.
«Пощадите старика, ваше сиятельство! — взмолился он уже под утро. — Ей-богу — до того от ваших расспросов голова гудит, что хоть ложись да заново помирай. Ни с каким похмельем не сравнить… Не помню я больше ничего, право слово! Будто размазано всё. Китаец — он и есть китаец, какие уж там особые приметы? Да и то сказать — они же, нехристи, все на одно рыло…»
«Все на одно рыло» — вот что меня смущало. Слишком уж сильно смахивала эта «размазанная» среднекитайская внешность на наложенную наспех маскировку…
— Костя, что с тобой? — прошептал сидящий рядом со мной Мишель. — О чём задумался? Ты будто не здесь.
— Всё нормально. Просто не выспался.
Я в очередной раз потёр лицо. Спать мне этой ночью вовсе не довелось — в академию вернулся за полчаса до подъёма. Но недосып — это было сейчас самое меньшее, что меня беспокоило.
Китаец. Чёртов китаец…
— И всё же. Ты чем-то встревожен, — продолжал настаивать Мишель, — не отрицай, я же вижу! Я могу тебе чем-то помочь?
На языке уже вертелся ответ — после которого Мишель отстал бы от меня надолго, — но я вдруг вспомнил, что однажды он уже задавал такой вопрос. И я точно так же бесился —
Помог — вспомнить!
— Знаешь… А ведь можешь, — проговорил я. — Больше скажу: если кто-то из моих знакомых и в состоянии мне помочь, то это — ты!
— Господин Барятинский! — Леопольд Францевич ткнул в меня указкой. — Могу узнать, что за вопрос вы с таким энтузиазмом обсуждаете с господином Пущиным? Смею надеяться, он имеет отношение к моему предмету?
— Безусловно, — вставая, сказал я. — Я рассказывал господину Пущину о некоторых подробностях относительно снаряжения судов в русской и японской эскадрах. Во время битвы при Цусиме, о которой вы упомянули.
Леопольд Францевич скис. Он уже не раз убеждался, что задавать мне вопросы относительно снаряжения той или иной армии, или распределения сил во время битвы, в расчёте на то, чтобы срезать — означает попусту тратить лекционное время. Все эти подробности я знаю назубок, ни в чём не ошибусь и ничего не перепутаю.
— Похвально, — сухо сказал он. — Однако я убедительно прошу вас делиться своими знаниями во время перемены. Лекционное время отпущено для того, чтобы курсантами был усвоен материал, который даёт преподаватель.
— Прошу прощения, — покаялся я. — Больше не повторится.
— Садитесь. — Штейн благосклонно кивнул.
Я сел. Шикнул на Мишеля, попытавшегося было снова полезть с вопросами. Придвинул к себе промокашку и написал: «Всё скажу на перемене».
На перемене вокруг нас постоянно крутились однокурсники, так что поговорить толком не удалось. Мишель-то был более-менее посвящён в мои тайные дела, а вот остальным раскрывать глаза на то, что Константин Барятинский в свободное от учёбы время спасает мир и якшается с отбросами общества — не очень-то хотелось. Право слово, ко мне и так было приковано слишком много взглядов. После Игры в Кронштадте даже старшекурсницы провожали томными вздохами.
После занятий же Мишель куда-то внезапно потерялся. Я в задумчивости вышел из учебного корпуса, сощурился на яркое солнце, обещающее скорое лето и скорую битву за место в Ближнем Кругу. А перед этим ещё и экзамены. Но, будто мне всего этого мало, я ещё и занимаюсь чёрт знает чем…
Большинству курсантов хватало одних лишь экзаменов. Несмотря на волшебную погоду, парни и девушки стремились разойтись по своим комнатам и зубрили материал. Где-где, а в стенах Императорской академии расслабляться не стоило.
Впрочем, в своих знаниях и магических способностях я был уверен. Так же как и в том, что никто, кроме, может быть, Иллариона Юсупова, меня отсюда вышвырнуть не жаждет…
— Ищешь свою невесту? — послышался низкий рокочущий голос, принадлежащий человеку, который в такой прекрасный день уж точно не будет сидеть за учебниками.
Я повернул голову и увидел Пьера Данилова. Тот стоял справа от крыльца и вертел в руке блестящий предмет, напоминающий зажигалку. Скорее всего, именно зажигалка это и была, но я подозревал, что, помимо бензина, в ней содержится что-то ещё такое, что может очень сильно огорчить наставников и преподавателей. Жить по правилам, не высовываясь, Пьер Данилов не умел и не хотел. Однако умом его природа также не обидела, так что академия строптивого курсанта пока терпела.