Тень Жар-птицы
Шрифт:
Правда, ногу она мне все шесть дней парила, соль в духовке в чулке грела, а потом прикладывала. Отец ее пуганул, что я могу хромым остаться, а сегодня заявила, что ради такой девчонки не стоило гробиться…
Отец не выдержал и прикрикнул:
— Не ради девчонки, а ради человека всегда стоит.
Звонил Митька, звал в компашку. А мне неохота. Одно и то же. Ланщиков, Петряков, Куров пьют, травят анекдотики, диски слушают, девчонки хихикают, вертятся, заигрывают — меня сразу спать тянет. Я вообще могу в летаргический сон впасть, когда много глупостей слышу…
Может, зря я дядьку не упросил, чтобы взял в партию после восьмого класса разнорабочим.
Вот Митька всегда что решит — выполняет, я же вроде Обломова. В мыслях
Да, у Антошки кожа на лице странная. Она возле окна сидела, а когда солнце включилось, ее лицо засветилось, как бабкина фарфоровая чашка, чем-то розовым… Смешная девчонка… И не может по классу пройти, чтобы что-то не обрушить. Уж на что я неуклюж, а прямо балерина рядом с ней. «Пол дрожит, земля трясется, это Глинская несется!» — спел Митька, когда она влетела и сбила с парт сразу три портфеля. А если за ручку двери или шкафа берется, ручка отлетает.
Сегодня после уроков неожиданно остался убирать класс. Глинская должна была дежурить, а Лисицын, с которым она сидит, заболел. Она попросила меня ей стулья и столы двигать. И домой потом пошли вместе. Тут ее молчаливость исчезла, она как затрещит — и о книжках, и о биологии, и о психологии, сама спрашивает, сама отвечает, прямо магнитофон. Хотел я ее портфель понести, а она его дернула, точно я его спереть могу, и шипит: «Не воображай, я не маленькая!»
Умора! Правда, она единственная из девчонок читала и Шекли, и Саймака, и Азимова. О фантастике с ней можно на равных болтать, лучше, чем с Митькой, а в жизни — дошкольница.
Митька потом предостерегал:
— Смотри, чтоб не втюрилась, такие с бесед о книжках начинают…
Наверное, прав. Девчонке только палец дай. От Рябцевой я весь прошлый год отвязаться не мог, а только разок позволил сдуть контрольную. Типичная белая моль. Сама толстая, а лицо плоское, глупое, как у куклы. И волосы белесые, жидкие, и все время к нам клеится. Она мне даже стихи написала дурацкие, я их почти наизусть на нервной почве запомнил.
Когда ему шестнадцать было — осенний дождик мелко моросил. Одна девчонка так его любила, а он — нисколько не любил. В ее глазах огромных с поволокой струился затаенный огонек. Он знал, но полюбить ее не мог. Смеялся он, жестокостью доволен в расцвете юношеских сил. Теперь он сам пылает этой болью, которой он девчонку доводил.Она мне их подсунула на алгебре, на контрольной, я чуть со смеху не лопнул, даже писать не мог. Мы с Митькой стихи эти стали петь на мотив «саратовских страданий».
Мать как-то, ругаясь, заявила, что меня в роддоме подменили: я никогда не из-за чего не переживаю, иду по жизни поплевывая, а она ко всему с сердцем относится, да и отец горячий. «А ты не горячий, не холодный, тепленький, как парное молоко…»
— Ну и что? Вот вы с отцом всю жизнь крутитесь, а многого достигли? Отец что положено не берет, зато прохиндеи цветут…
Мать закусила губу. Она отца раззявой часто ругает, но мне — нельзя.
— Не дай бог, чтобы наш отец стал прохиндеем…
— Вот и я не хочу, поэтому и тяну помаленьку, без взбрыков, зачем высовываться, так и надорваться можно раньше времени.
Мать неуверенно улыбнулась, на щеках ее заиграли
— Вот бы стал ты профессором… Всем бы в деревне нос я утерла…
Да, Антошка спросила сегодня, не родственник ли я певице Барсовой, была, оказывается, когда-то в древности такая знаменитость. А я и ляпнул: «Бабушка. Все детство у нее на коленках провел».
Глинская тут же пристала, есть ли у нас ее портреты, афиши, не собираемся ли мы создавать мемориальный музей, у Антошки, оказывается, есть все ее пластинки. Ну, пришлось и дальше заливать, я сказал, что мать у меня — бывшая балерина, а отец — летчик-испытатель…
Я ведь врал смеху ради. Я своих стариков не стесняюсь, отец мог бы кем угодно стать, он сам баранку выбрал, сначала из-за дядьки Гоши, потом ради матери. А она в типографии славится как исполнительница русских песен, не хуже Зыкиной, когда в настроении…
Неужели во мне честолюбие взыграло? Или просто дурака валял? Почему-то эта Глинская так меня и подталкивает на дурачества. Уж очень у нее глаза круглые и наивные, как у котенка…
Похвалил я литераторшу на свою голову. Уже три двойки имею, даже когда выучил, стала она к каждой моей фразе придираться. Я все запомнил, что она рассказывала о революционном движении в XIX веке, а она фыркнула, что у меня много слов-паразитов, что нелепо употреблять на каждом шагу: «Ну, в общем», «это», «понимаете», а когда я сказал, что декабристы занимали ответственные посты в государстве, хотя в своих произведениях не отражали трудную жизнь крестьян, не замышляли социального переворота, она очень ласково улыбнулась и поставила двойку. Но я в отличие от Митьки на нее за это не злюсь. Мне даже смешно. В нашей школе такая храбрость с двойками не пройдет. Наталья Георгиевна ее быстренько к порядку призовет.
А Митьку раздражает, что Марина Владимировна постоянно его спрашивает, а главное, что мне интереснее ее слушать, чем его. Нарочно начинает болтать, когда она объясняет, чтобы меня отвлечь, ёрзает, с девчонками перемигивается…
Она терпела-терпела, а потом сказала:
— Моторин, у вас комплекс первоклассника. Митька даже растерялся.
— Вы явно не способны проводить в классе сорок пять минут. А поэтому я предлагаю вам каждые пятнадцать минут поднимать руку и выходить — прыгать на одной ноге, это укрепляет нервную систему. Можно еще во дворе в мячик поиграть…
В классе захихикали. Митька позеленел, но стал помалкивать, потому что она взяла за правило, как только он болтает, сразу предлагать:
— Моторин, может быть, пойдете порезвиться в коридор?!
Антошка все уроки с нее глаз не сводит, даже рот открывает с дурацким видом. Я как-то взял нитку и стал по ее шее водить, она не шелохнулась, А на перемене на меня наорала, пригрозила треснуть по морде. Как бешеная тигра!
Конечно, пора исправлять двойки, у меня для симметрии они не только по литературе, есть и по физике, и по истории, но лень. Проще всего с Мариной Владимировной. Я встречаю ее в коридоре, перед уроком, сгибаюсь к ней пониже и делаю грустную физию. А потом доверительно сообщаю, что у меня кто-то помер из родичей. И тут же потихоньку начинаю улыбаться, чуть-чуть, она же тетка умная, видит меня насквозь, стоит ли долго резину тянуть?! Ну она тоже улыбается и не спрашивает, но это кратковременная отсрочка. Самое глупое, что ее объяснение я помню, а пересказать не могу. И мне перед ней неудобно. Вроде видит, что не дурак, вроде понимает меня, улыбается как человеку… Короче, от такой нашей взаимной симпатии у меня уже шесть двоек по литературе. Одна надежда была на сочинение, да и тут авария.