Тень
Шрифт:
Сопровождающие приказали Фаолану ждать у покрытого бурыми пятнами камня, а сами отправились в пещеру рагнайда. Серебристый волк поднял морду к искрящемуся небу в поисках новых звезд, которые появлялись в месяце Карибу. От разглядывания небосвода ему всякий раз становилось радостнее на душе — он вспоминал, как Гром-Сердце показывала ему рисунки далеких созвездий.
В этом месяце погода стояла холоднее обычного, и Фаолан подумал, что ручей, в котором резвились волчата, к утру вполне может замерзнуть. Но даже самых первых звезд «снежных» созвездий не было видно. «Странно», — размышлял он, разглядывая
Зато всходили другие созвездия. Вскоре за рогами луны Карибу последует созвездие Карибу, и морозными осенними ночами вслед за ним потянутся в путь олени, самцы и самки со своими детенышами.
И все же он скучал по Великому Медведю. Ему ничуть не нравилось волчье название. Как будто огромный волк на небе пускает слюни и громко пыхтит, устремившись за оленем. Так Мхайри бежала за лосем в бирргисе, и теперь она как будто ругает Фаолана сверху, с неба, за то, что он, видите ли, не так с ней разговаривал! Серебристый волк снова устремил взгляд на небо в поисках Золотых Когтей, его единственного напоминания о ласковой и заботливой Гром-Сердце.
Но тут что-то у камней привлекло его внимание. Опустив голову, Фаолан краем глаза заметил белую волчицу, и кровь медленней потекла у него по жилам. Он поспешно отвернулся, но по-прежнему чувствовал, как та на него смотрит. Не оставалось никаких сомнений — это Лаэль, новая обея клана.
В каждом волчьем клане была своя обея — волчица, которая забирала уродливых волчат у родителей, буквально отнимая их от груди матери, и уносила в тумфро — туда, где им было суждено умереть. Если молодая самка, которую он сегодня видел, родит малькада, то именно Лаэль унесет его на верную гибель. Если, конечно, мать не убежит куда-нибудь подальше и не спрячет своего детеныша. Фаолан чувствовал, как зеленые глаза обеи следят за ним.
К камню, у которого он стоял, подбежал один из щенков.
— А ты большой для глодателя, — сказал он простодушно. — Ну, то есть большой для любого волка.
— Ага, — подтвердил другой щенок, тоже подобравшись поближе.
— Он больше моего папы.
— Больше папы и мамы вместе.
— Эй! А разве он не должен принять позу покорности?
— Но ведь он такой большой, — прошептал рыжеватый волчонок.
— Неважно, он — глодатель, — отозвался другой щенок, тоже рыжеватый, по всей видимости, его брат. — Ты должен был лечь на спину и покататься в пыли. У тебя уже неприятности.
— Да-да, я знаю. — Фаолан начал опускаться на колени.
— И выговор у тебя какой-то смешной, — продолжил волчонок с властными нотками в голосе.
— Моя мама говорит, что он разговаривает как медведь, — к зрителям у бурого камня подошла их маленькая подружка.
— Моей второй кормилицей была медведица гризли, — сказал Фаолан, выворачивая шею так, чтобы мордой уткнуться в пыль. «Сам не верю, что я их слушаюсь, — думал он. — Я ведь в пять раз больше этих волчат».
— Медведица? Как странно! И на что это было похоже? — спросил первый волчонок,
— Тебе страшно идти на рагнайд? — спросила серая маленькая волчица.
— Ты что, кэг-мэг? У него же медведица была кормилицей, разве ему может быть страшно? — возразил ее любопытный друг, все еще прижимаясь к земле.
Но он ошибался. Фаолану было страшно — и не столько оказаться на рагнайде, сколько со стыдом посмотреть в глаза Дункана МакДункана.
Волчатам стало скучно у бурого камня, и они убежали на лужайку, где устроили шутливые поединки. Два щенка поменьше вылезли из родительского логова, явно желая присоединиться к общей суматохе, но мать, высунувшись наружу, отвесила им по такой затрещине, что волчата перекувырнулись, и сердито зарычала. Щенки послушно поплелись домой.
Неожиданно попавший в просвет между туч лунный свет залил сиянием еще одну волчицу с двумя волчатами. Их мех отливал серебром, почти как у Фаолана, и он подумал: интересно, как сложилась бы моя жизнь, если бы не кривая лапа? Если бы у меня были мама и папа, братья и сестры, с которыми бы я играл в лунном свете, утыкался мордочкой в их мех, а потом бежал бы в уютное логово? Тогда бы я, наверное, понимал, почему Золотые Когти называются Великим Волком.
Фаолан тяжело вздохнул и снова опустился на колени. На этот раз он не стал бы подметать мордой пыль, даже если бы сейчас к нему подошел высокопоставленный самец. Серебристый волк просто перевернулся на спину и посмотрел на звезды. Луну закрывали легкие облака, и на мгновение ему показалось, что их узор походит на спиральный рисунок на его лапе. Кстати, почему Хип так сильно встревожился, увидев его? И не просто встревожился — искренне испугался? Когда сам Фаолан разглядывал этот узор, он не испытывал страха — ему лишь начинало казаться, что он часть чего-то большого и бесконечного, часть всемирной гармонии.
Внезапно его размышления прервали.
— Встань, глодатель, — прорычал предводитель стаи. — Дункан МакДункан готов принять тебя. Не забудь продемонстрировать должное почтение и покорность, приближаясь к вождю. Самочувствие его стремительно ухудшается, и потому особенно важно соблюдать ритуалы. И никакого кощунства, как в бирргисе. Ты понял? Ты готов?
— Да, — кратко отозвался Фаолан, поднялся и последовал за предводителем. Он старался держать хвост пониже, между ног, а уши как можно сильнее прижать к голове, хотя из-за этого они ужасно чесались.
Пещера вождя поражала своими размерами. В центре ее находилось углубление — там горел огонь. На стенах были развешаны шкуры и рога — оленей, карибу, мускусных быков, — украшенные сложными резными рисунками. Фаолан старался не поднимать глаз, но не мог отвести взгляда от пламени.
Старейшины кланов, из которых и состоял рагнайд, были облачены в церемониальные украшения из обглоданных костей. Фаолану казалось, что в пещере слышны только два звука — клацанье костей и треск угольков в костре. Никто не проронил ни слова. Когда он наконец решился поднять глаза, то увидел во взглядах окружающих то, что никак не ожидал увидеть, — страх. «Неужели они на самом деле верят, что я лунная гниль?» — подумал он.