Тенета для безголосых птиц
Шрифт:
– Варя, – я позвал девушку, все еще плохо соображая. – Но зачем, Варя? И за что?..
– Тише, ну тише же, я слышу, – почему-то прошептала Варя.
– Что? – не понял я. Но все же прислушался.
Наверху, действительно, очень тихо был слышен какой-то шум.
– Боже, совсем скоро, – сквозь слезы шептала Варя. – Совсем скоро. И вся ваша правда уже будет совсем никому не нужна. Станет совсем лишней. И снова наступит настоящее. И новый день, и новый вечер. А прошлое… Оно пусть останется здесь… Навсегда… Его не нужно разгребать вместе с завалами… Я… Я не знаю,
Юрка сделал попытку разрядить напряженную атмосферу. И опять зажег спичку. И мы по его команде заняли свои места на холодном полу.
– Впрочем, – заметил он, – не проще ли всем сразу все выложить? К чему это надуманный фейерверк? Вас ведь всего двое осталось. Кто еще держит неправду за пазухой?
Но никто не поддержал его легкомысленное предложение. Нам проще было играть в формальности. Словно кто-то нас тянул за язык. Словно лишь этот маленький огонек способен был заставить говорить правду.
Еще мгновение, и спичка бы потухла в моих ладонях, но я проворно всучил ее Ладе. Право на вопрос оставалось за Дроздовым. И он, долго не думая, спросил:
– А ты, Лада, ведь не зря поспешила сообщить Монаху об измене. Все эти годы ты была влюблена в Раскрутина?
Юрка поперхнулся сигаретным дымом и громко закашлял. Похоже, Дроздов все же сумел ему отомстить. Не думаю, чтобы Раскрутин обрадовался подобному заявлению. Я сам удивился этому повороту не меньше. Как ни странно. Эта Женькина констатация-вопрос произвела на меня гораздо большее впечатление, нежели правда о кознях моей бывшей возлюбленной. И я уставился на Ладу.
Да уж… Сочетание «Лада и любовь» выглядело довольно неправдоподобным и трудно укладывалось в голове. Эта стриженная, заносчивая, нарочито неженственная эмансипэ не раз заявляла, что понятие любви для нее вообще не существует. И хотя она имела привычку стрелять глазами во всех парней подряд, это выглядело всего лишь позерством, желанием утвердиться и доказать себе (и другим), что она вполне может нравиться… Но чтобы любить… К тому же столько лет и одного! К тому же так тайно! Этого бабника, пьяницу и гуляку Раскрутина! В конце концов кто-то же должен в этой чертовой игре сказать категоричное – нет!..
– Да! – категорично заявила Лада. – Да, да, да! Я всегда любила Раскрутина! А что, за это расстреливают?
Положение Юрки было незавидным. Не хотел бы я оказаться на его месте. Хотя и мое место выглядело не самым лучшим в этих четырех стенах.
Юрка вновь громко закашлял, наверное, от неловкости.
– Лада, – фальшиво пропел он. – Лада, я всегда к тебе относился с уважением, ну… с трепетным уважением. И мое… уважение… (похоже, кроме “уважение” Юрка не мог подобрать нужных слов, несмотря на все свои литературные способности) Да, Лада, и мне всегда казалось, я был даже уверен, что литература, духовные ценности, полет интеллектуальной мысли для тебя превыше всего. Нежели это приземленное, упрощенное, пошловатое понятие – любовь…
Лада протестующе вытянула руку вперед, как постовой милиционер, сигнализирующий,
– Такое ощущение, Юрка, что я делаю тебе предложение, а ты не знаешь, как отказать, чтобы не обидеть.
– Ну что ты! Что ты! – Этот лысый стареющий ловелас забарахтал толстыми руками, так и не зная, как выбраться из этого водоворота щекотливых объяснений. И хотя подобных ситуаций у него в жизни было навалом, Лада являлась особым случаем.
– Что ты, Лада! Мне так польстило твое признание. Честное слово! Если бы я знал!.. Если бы только посмел догадываться! – Юрка уже явно перебирал.
– Перестань! Прекрати сейчас же! – голос Лады дрогнул на последней ноте. Она вскочила с места и, нарушив трезвые правила игры, схватила с покосившегося буфета бутылку пива и с жадностью сделала несколько больших глотков. – Если бы ты знал… И что? Что было бы, если бы ты знал! Не считай меня дурочкой. Хотя, если бы ты меня таковой считал, у меня было бы гораздо больше шансов. Но я, к сожалению, далеко не дурочка.
– Конечно, не дурочка, – промямлил Юрка. Он понятия не имел, что любовь, за которой он всю жизнь гонялся, так жестоко ему отомстит. Настигнув в самой критической ситуации, когда вовсе не до любви. – Конечно, не дурочка, Лада.
– Прекрати издеваться! – Лада не владела собой, с жадностью поглощая пиво и периодически всхлипывая. – Ты же всю жизнь на меня плевал! Какие-то пустые, глупые, развратные девицы вертелись возле тебя! И в жены ты выбрал не лучше!
– Конечно, не лучше, – эхом повторил Юрка, готовый даже предать свою жену, лишь бы его оставили в покое. – Ты, конечно же, лучше всех, Лада. А твои произведения… Это и впрямь большая литература. Философия в дымке сюрреалистичной реальности… Да мне с тобой и тягаться не под силу с моими жалкими детективишками под чужим именем. Честное слово, я тебя не достоин.
Юрка как мог умасливал Ладу, давил на ее тщеславие. Но при этом совершал одну ошибку за другой.
– Да плевать я хотела на большую литературу! Плевать! На философии и сюрреализмы вместе взятые! Я просто хотела замуж! Я хотела любви! Любимого человека! Нормальной семьи! Неужели вы думаете, я бы стала заниматься всей этой чушью, если бы у меня была настоящая любовь. И какой к черту сюрреализм, если бы я знала реальность настоящей, стоящей жизни! – Лада глотнула последние пивные капли и со злостью швырнула бутылку в угол. Она звонко шлепнулась о кирпичную стену и вдребезги разбилась.
Юрка Раскрутин пробрался сквозь руины к Ладе и приобнял ее.
– Прости, Владик, я не хотел. И впрямь какая-то дурацкая игра.
Но нельзя было не признать, что и эта дурацкая игра, и этот взрывной монолог пошли Ладе на пользу. Она даже похорошела.
– Ну ладно, – я поднялся с места и машинально отряхнул брюки. – Больше не имеет смысла продолжать эту забаву. Я последний в очереди. И последний вопрос за тобой, Варя. И я на него с готовностью отвечу.
– Пусть кто-нибудь другой его задаст. Я не знаю, что спрашивать, – я не видел лица Вари, но понимал, что ей ужасно неловко.