Тени исчезают в полдень
Шрифт:
– Так чего же ты, понятливый?! – опять усмехнулась Серафима. – Пока надо достать со дна только ботинок.
Сажин покрутился на месте. Серафима по-прежнему глядела на него с любопытством.
Матвей, согнувшись, как побитый, сделал несколько шагов к пруду и… бултыхнулся в воду в чем был.
Он долго барахтался в воде, нырял, всплывал на поверхность, отфыркивался и снова нырял.
Матвей Сажин отыскал-таки на дне ботинок, вылез на берег, перепачканный илом и тиной. Шатаясь, подошел к Серафиме, молча протянул его. Но
– Что-то я не видела собак с руками…
Сажин, правда, помедлил. Но все-таки взял ботинок в зубы, снова опустился на колени…
Серафима вынула у него изо рта ботинок и вздрогнула, услышав хохот. Лодка, торчащая из камышей, дернулась и поплыла. В лодке сидел отец, на корме торчали две удочки.
– Ну, детки, испортили вы мне рыбалку! – громко и весело проговорил Клычков, выходя на берег там же, где только что выполз Сажин. – Я сидел, боясь удилищем взмахнуть. Зато уж…
Сажин, мокрый, вонючий, жалкий, не знал, куда деваться.
– Так как же, Матвейка, жениться хочешь? – со смехом спросил Клычков, опускаясь на скамейку.
– Аркадий Арсентьевич, благодетель… – пролепетал Сажин. – Я бы ей верой и правдой…
– Вижу. Слышишь, дочка? – повернулся к Серафиме Клычков, вытирая проступившие от душившего его смеха слезы. – Я бы еще посидел в лодке, да уж невтерпеж.
– Это ему еще заслужить надо, – сказала Серафима. И вдруг вспыхнул, зашатался в ее прищуренных глазах шальной огонь, она, чуть помедлив, прибавила: – А знаешь что, отпусти его, батюшка, в Екатеринбург со мной.
– То есть? – На лице Клычкова смешинки стали таять.
– А заслуживать будет, – чуть улыбнулась Серафима. – Он, вишь, понятливый да исполнительный…
– Неудобно как-то – у девицы в лакеях мужик!
– Положим, в городе-то и другие лакеи найдутся. Матвей будет вроде телохранителя.
– А, Матвей? – повернулся теперь к нему Клычков. – И как же я без тебя, брат, буду?
– Аркадий Арсентьевич! Отец родной, я на все согласный. – Сажин опять готов был упасть на колени. – Вместо меня вы найдете кого-нибудь. А я бы уж Серафиме Аркадьевне с таким усердием… Волоса с ее головы не упало бы. Перед вами и Богом говорю… Люблю ее… И докажу. Всем поведением.
– Это вот и посмотрим еще, – с прежней улыбкой проговорила Серафима и, капризно взмахнув длинными ресницами, протянула: – Ну, батюшка, сам же говорил – коротка ведь жизнь…
– Эх, черт! – Клычков вскочил со скамейки. – Ну и дочка! Чую, кровь-то в тебе чья! Быть посему! Н-но, Матвейка, гляди у меня! И ежели что… гнев мой знаешь… И уж прямо говорю: в жены тогда ее взять можешь, а капиталу на приданое – фигу с маслом.
Поглядеть на свои рудники Серафима направилась на другой день. Сопровождал ее снова Матвей Сажин, со вчерашнего дня получивший новое «место».
Рудники находились примерно в полуверсте от села, в холмах, проросших густым лесом. Серафима легко шла по тропинке впереди
Скоро меж стволов завиднелось несколько построек, похожих на бараки.
– Пришли, что ли? – спросила Серафима.
– Вроде бы… Погодите, я сейчас. Там не знаючи легко провалиться в выработки.
В это время от ближнего барака послышались голоса, ругань, какой-то стон.
– Что это?! – воскликнула Серафима.
– Поглядим сейчас, – проговорил Сажин. – Теперь уж вы, Серафима Аркадьевна, следом за мной ступайте.
Когда подошли к бараку, Серафима невольно остановилась: перед ней на земле лежал окровавленный человек. Вокруг него толпились люди, и те четверо здоровенных парней, которые недавно стаскивали в баню гостей отца, отгоняли их прочь.
– Что здесь происходит? – поморщившись, спросила Серафима.
Из-под навеса, устроенного возле барака от дождя и солнца, вышел Гаврила Казаков, стряхнул крошки с бороды (он пил под навесом чай из самовара), чуть поклонился.
– Да вот в забое человека привалило. Не поостерегся. Сам виноват.
Со всех сторон закричали:
– Ты, управляющий, не выгораживайся…
– Больного человека в шахту погнал…
– И лес на крепи – одно гнилье…
– Кровопийцы проклятые!..
– Тихо! – во всю глотку гаркнул Казаков. – Знаем мы таких больных. Сами на работу не выходят, да еще других смущают разговорчиками. А вы, Серафима Аркадьевна, шли бы домой. Не женское тут дело… смотреть-то.
– Доктора ведь надо, – сказала Серафима. Желание осматривать рудники сразу пропало. – И перенесите его хоть в помещение куда-нибудь.
– Перенесем, – ответил Казаков. – И за доктором послано.
– Спасибо и за это, наша новая хозяюшка, – проговорил из толпы глухой голос. Серафима глянула – узнала вчерашнего усатого мужика Григория Кувалду.
– Теперь-то видишь речку, по которой поселок наш прозывается? – пошевелился окровавленный человек, пытаясь сесть.
Серафима обернулась. На нее смотрел рыжеволосый, что сидел вчера за столом в шапке и рваной тужурке, – Степан Грачев. Настроение у Серафимы окончательно испортилось.
– Перенесите в помещение, говорю! Слышите? Дождь же собирается, – еще раз сказала она и быстро пошла обратно в село.
…На другой же день, рано утром, наскоро простившись с отцом, Серафима уехала в Екатеринбург.
– Черта с два Гаврила послал за доктором! Знаю я его, – дорогой проговорил Матвей. – А этого мужика он, видно, специально в обрушивающийся забой послал. Не с одним десятком неугодных людишек так он… расправился.
– А если узнают про это… про такое власти-то?!
– Ну-у, не очень-то просто! Ан узнают – чего для Аркадь Арсентьича власти! Подумаешь… Вся власть у него в кармане. И у вас самой теперь-то не меньше будет.