Тени Королевской впадины
Шрифт:
— Спасибо за внимание, — слегка поклонился редактор. — Вы-то сами читали эти стихи?
— Пришлось.
— В таком случае, вы должны согласиться, что стихи самые обычные: о природе, о человеческих чувствах… Об этом писали все поэты, начиная с Гомера…
— Плевать на Гомера! — начал горячиться министр. — По-вашему, неукротимый шторм, разрушающий стены темницы, это невинная картинка природы? Так, что ли?
— Мир человеческих чувств… Автор имеет право на аллегорию…
— Темница! Ничего себе аллегория! Уж не думаете ли вы, что все ваши читатели дураки?
— Если бы я так думал, то не выпускал бы газету.
— В
— Вы и так время от времени конфискуете нашу газету…
— Это только цветочки… — Министр нервно пожевал губами и сказал: — Я требую, чтобы вы дали опровержение своей корреспонденции, связанной с исчезновением Гарсиа.
— Как это — опровержение? — удивился редактор «Ротана баннеры».
— Очень просто, — пояснил министр. — Вы должны, ссылаясь на официальные источники, сообщить, что исчезновение Гарсиа расследуют соответствующие государственные органы, а что касается корреспондента, то он просто сунулся не в свое дело. На него наложено взыскание, и точка. Можете намекнуть, что расследование продвигается успешно, преступник не скроется от правосудия.
— Простите, но как же успешно, если до сих пор не обнаружено никаких новых данных? А ведь расследование продолжается уже неделю.
Министр укоризненно покачал головой:
— Непонятливость не украшает никого, тем паче редактора. Неужели вам не ясно, что сам по себе факт необнаружения никаких следов Гарсиа и пропавшей машины генерала Четопиндо говорит о вполне определенных вещах? Человек и тем более машина — не иголка. Они не могут бесследно затеряться, по крайней мере в Оливии. И поэтому вывод из предварительных результатов расследования может быть только один: Гарсиа — агент безответственных левых элементов — сумел улизнуть за границу, взяв с собой секретные документы генерала Четопиндо, чем нанес ущерб нашему государству.
— Разрешите процитировать вам пункт четвертый статута свободной печати, — возразил редактор.
Но разъяренный министр остановил его:
— Прекратите! И запомните: в следующий раз я прихлопну ваш паршивый листок! По всем пунктам!
На следующий день после выхода газеты «Ротана баннера» с нашумевшей корреспонденцией бензозаправочная станция близ действующего вулкана была закрыта, как гласила табличка, «на капитальный ремонт», а мальчишка-заправщик куда-то исчез.
Словно по сигналу, в стране началась политика «завинчивания гаек».
Стихийно вспыхивавшие митинги разгонялись — правда, до кровопролития дело пока не доходило. В наиболее важные пункты — порт, фабрики, заводы, рудники — вводились правительственные войска.
В общем, положение в стране и впрямь наиболее точно можно было охарактеризовать словами — «котел с перегретым паром».
Генерал Четопиндо — председатель Комитета общественного спокойствия — мчался то в один, то в другой уголок Оливии, чтобы на месте разрешать конфликтные ситуации. В поездках генерала сопровождал новый помощник, молчаливый плотный бразилец Карло Миллер.
Лидер левого крыла рабочих профсоюзов Орландо Либеро, несмотря на все попытки, так и не сумел получить у Четопиндо аудиенцию. Очевидно, это объяснялось чрезвычайной занятостью генерала…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
…Да, отправляясь выполнять первое задание генерала
Когда они прибыли в Санта-Риту и кое-как отбились от оравы крикливых и развязных репортеров, прижимистый генерал поместил своего новоиспеченного помощника в дешевый третьеразрядный отель, с хлопающими дверьми и наглой прислугой.
Спускаться вниз, в ресторан, Миллеру не хотелось. Кое-как объяснившись с горничной, толстой и неопрятной негритянкой, он вытребовал в номер скудный ужин и бутылку пива. Пиво оказалось теплым, но он выпил все до капли: одолевала жажда. В голову лезли тревожные мысли. Беспокоил фотоснимок, сделанный Четопиндо во дворе клиники Шторна.
Миллер не мог не понимать, что отныне он целиком и полностью в руках генерала. Кто его знает, что у Четопиндо на уме? Разумеется, генерал возится с ним не для того, чтобы выдать полиции. Это соображение обнадеживало, но полностью успокоить не могло. А вдруг, достигнув своих тайных целей, Четопиндо захочет избавиться от него?
Душа в номере не было. Он, как разъяснила негритянка, помещался на этаже, но выходить из комнаты Миллеру не хотелось. Он сбросил пропахший потом костюм и надел гостиничную пижаму, напомнившую ему одежду лагерников.
Воздух в комнате был несвежий, застоявшийся. Миллер подошел к окну, распахнул его. В номер хлынул уличный шум, ворвались неведомые запахи — острые, пряные, дразнящие. Миллер высунулся в окно, рискуя вывалиться.
Хотя солнце давно зашло, было все еще душно. Прохожих было немного — город, видимо, засыпал рано, даром что столица. «Словно Берлин», — подумалось ему.
Наезжая в Берлин, Миллер всегда останавливался у сестры отца, которая занимала квартиру, всеми окнами выходящую на Унтер ден Линден. Миллер любил постоять у окна, наблюдая размеренную, неторопливую жизнь столицы. Не верилось, что где-то гремит война, отвоевывая рейху жизненное пространство, маршируют солдаты фюрера, льется кровь, рвутся бомбы и рушатся здания. Здесь, в Берлине, было тихо и уютно. Карл стоял у окна долго. Все реже и реже проезжали по Унтер ден Линден машины, чистенько подметенные тротуары пустели, а на ближнем перекрестке все еще маячила фигура регулировщика в аккуратной белой хламиде. Редкие пешеходы пересекали улицу с педантичной осмотрительностью. Едва зеленый глазок светофора сменялся красным, как они замирали у кромки тротуара, даже и не помышляя о том, чтобы перебежать улицу. Проезжая часть могла быть совершенно пустынной, машин и духу не было, и полицейский-регулировщик ввиду позднего времени уже покинул свой пост, но они продолжали покорно стоять, ожидая зеленого сигнала.
В этом смысле Санта-Рита разительно отличалась от Берлина. Днем машины мчались по улицам с бешеной скоростью, шоферы весьма вольно толковали правила уличного движения. Машины обгоняли друг дружку, неистово гудели, только что не наскакивая одна на другую, а пешеходы переходили улицы, отважно лавируя между фырчащими моторами и совершенно игнорируя светофоры. Даже такси останавливали здесь не так, как за океаном — поднятием руки, а каким-то особым свистом, который Миллеру никак не давался.
И только теперь, поздним вечером, малолюдная Санта-Рита уподобилась Берлину. Бархатную ночь над оливийской столицей прошивали нещедрые огни. Город затихал, готовясь отойти ко сну.