Тени минувшего
Шрифт:
Штофреген взглянул на принцессу и увидел, что она смотрит на него и также ждет ответа.
— Я не смею говорить вам неправду, ваше сиятельство, — произнес после некоторого молчания Штофреген — но, по моему мнению, никакой дуэли не было, а ротмистр ранен в бок кинжалом или чухонским ножом…
— Что вы говорите! — вскричала принцесса Луиза. — Ранен в бок кинжалом? Господи Боже мой, и опасно? Да говорите, говорите, доктор!
И принцесса вскочила с кресла и, бледная, трепещущая, остановилась пред изумленным Штофрегеном.
— Рана несмертельная, ваше высочество, но опасная. Все будет зависеть от крепости организма больного, от правильности лечения. Пройдет две-три недели, пока можно будет сказать что-либо решительное, — говорил ошеломленный Штофреген. — Но, ваше высочество, прошу меня не
Но принцесса уже не слушала Штофрегена, а, обняв руками шею Натальи Феодоровны, горько плакала у нее на груди. Прошло несколько минут прежде, чем она овладела собой. Затем она обратилась к Штофрегену с следующими словами:
— Мне дорого здоровье Алексея Яковлевича не менее, чем княгине. Прошу вас приложить все свое искусство, чтобы помочь ему, и почаще уведомляйте княгиню о состоянии его здоровья. Но, доктор, скажите, как все это произошло?
Но Штофреген не мог дать никаких сведений, кроме того, что с Охотниковым был Прокудин, привезший его домой, но он ручался, что, судя по ране, о дуэли не может быть и речи. После этого он был отпущен с строгим наказом княгини немедленно пригласить к ней Прокудина.
Алексей Неофитович явился к Наталье Феодоровне лишь к вечеру и также не счел возможным скрывать от нее правду. Он рассказал ей, что был с Охотниковым в театре, что друг его был в хорошем настроении духа и что при выходе на площадь он получил от кого-то удар в бок. Он прибавил, что, судя по всему, Охотников знает, с чьей стороны нанесен был ему этот удар, но что именно поэтому он просил никому не сообщать о происшедшем, надеясь, что рана легкая, и не желая никого беспокоить. К удивлению Прокудина, княгиня не выказывала при этом особого волнения, а ему не было известно, что к каждому слову его жадно прислушивалась принцесса Луиза, сидевшая в кресле за ширмой будуара. В конце концов Прокудин выразил сожаление, что Охотников не ушел из театра пред последним актом оперы, когда навело на него тоску появление в театре принца Макса, в сопровождении Левенвольда.
— А принц Макс, — спросила княгиня, — видел вас и вашего друга?
— Видел и даже смеялся, глядя на нас, потому, вероятно, что Левенвольде говорил какие-либо глупости.
— Но это непостижимо, — продолжала княгиня, пристально смотря на Божьего человека — неужели у бедного Алексея Яковлевича были какие-нибудь враги, которые могли бы посягнуть на его жизнь? И если, как вы говорите, Алексей Яковлевич знает таких врагов, то почему он скрывает от всех о их покушении?
— Право, ничего не могу сказать об этом, княгиня, — отвечал Прокудин. — Я сам думал об этом и ничего не придумал. Одно ясно, что он не хочет никакой огласки. Я так и командиру сказал, что Алеша болен, а потом Алеша рапорт напишет, и дело с концом. Я послал нарочного к брату Алеши, Александру, в деревню.
Княгиня увидела, наконец, что она узнала от Прокудина все, что только могла узнать от него, и отпустила его, поблагодарив его за заботы о ее родственнике.
«Не она! — подумал Прокудин, выходя от княгини — а если не она, то никакой другой женщины нет».
Он не знал, что тотчас по его уходе из-за ширмы будуара вышла принцесса Луиза и сказала княгине, прижимая к вискам пальцы:
— Теперь я более, чем когда-либо, убеждена в том, что это дело рук Макса, дело наемного убийцы. Очевидно для меня, что и Алеша того же мнения. Бедный, даже в этот ужасный для него момент он думал обо мне, о соблюдении тайны! Но, Макс, я с вами когда-нибудь сведу свои счеты!
— Луиза, — сказала Наталья Феодоровна, крепко обнимая свою высокую подругу: — более всего вы должны теперь беречь себя, потому что вам предстоит дать жизнь новому ангелу. И скоро… — добавила она, целуя принцессу.
— Вы правы, Наташа, я не дам торжествовать Максу. Я сберегу жизнь моего ребенка. Подкрепи и спаси меня, Господи! — твердым голосом закончила Луиза.
Для Охотникова потянулись дни тяжкой борьбы со смертью, и Штофрегену иногда казалось, что молодая жизнь возьмет верх над смертью. Рана не закрывалась, но самочувствие больного по временам заставляло
Штофреген не мог разрешить принцессе навестить умирающего, уверяя, что ему вредно всякое волнение. Лишь за несколько дней до смерти Охотников испытал счастье увидеть свою возлюбленную. Уступая настояниям и просьбам принцессы, Штофреген дал наконец разрешение на ее свидание с Охотниковым, но под условием, чтобы оно продолжалось лишь несколько минут.
Горе принцессы наложило свою печать на ее-наружность. Она перестала быть очаровательной Психеей, той молодой женщиной, которой так еще недавно любовалась в Павловске императрица Мария Феодоровна. Впалые глаза, слегка пожелтевшее, осунувшееся лицо, медленная, тяжелая походка, — все это красноречиво говорило об испытанном ею потрясении, о душевном недуге, подтачивавшем ее жизнь. Однажды вечером, в назначенный час, в сопровождении Натальи Федоровны принцесса Луиза вошла к Охотникову, который уже не мог встать с постели, но встречал ее, как свою королеву, в мундире, в комнате, украшенной цветами. Принцесса приблизилась к нему и поцеловала его в лоб.
— Louison, как я благодарен вам за ваше посещение, — проговорил Охотников, целуя у нее руку: — я чувствую себя, как в Светлое Христово Воскресенье.
— Если бы не ваш Штофреген, — сказала принцесса, вглядываясь в бледное лицо своего друга — я давно была бы здесь. Да и теперь он позволил мне видеться с вами всего несколько минут, но уверяет, что потом, когда вам будет лучше, мы будем видеться чаще и продолжительнее.
— Я не верю Штофрегену, как и всем докторам, но я так счастлив, что вижу вас теперь и вижу вас у себя притом, что готов исполнять ради этого все, что он прикажет, Боже мой, Louison, ведь недавно еще мы были так счастливы, ангел мой бесценный, а теперь я чувствую, что умираю и должен тебя покинуть навсегда!
— Зачем это думать, — спокойно возразила принцесса, едва сдерживая слезы: — мы еще будем жить друг для друга.
Дверь отворилась, и из-за нее показалось озабоченное лицо Штофрегена.
— Доктор находит, что вам нужно уходить, душа моя Louison. Пусть так, уходите, но…
И глаза Охотникова с мольбою устремились на молодую женщину.
Она поняла его и поцеловала его в губы.
— Я умираю, — произнес Охотников — счастливым, но дайте мне что-нибудь, что унесу с собою.
Принцесса увидела лежавшие на столе ножницы и, отрезав локон своих волос, положила его к нему на грудь. Охотников закрыл глаза, и принцесса выбежала, вся в слезах, навстречу отворившему дверь Штофрегену…
Это последнее свидание свое с Охотниковым принцесса помнила потом в мельчайших подробностях, всю жизнь, и оно наложило на нее навсегда печать меланхолии и грусти.
Закрыв глаза при уходе принцессы, Охотников впал в беспамятство, и долгое время все усилия Штофрегена привести его в чувство не имели успеха. Только к утру Охотников пришел в себя, призвал брата, Александра Яковлевича, и просил его положить с ним во гроб золотой медальон с портретом принцессы, кольцо, которое он постоянно носил, и локон, оставленный ему принцессой. Шкатулку с письмами принцессы он поручил передать тому лицу, которое придет за ними. Затем Охотников трогательно простился с Прокудиным, с Ефимом и со всеми своими слугами. Все плакали навзрыд.