Тени над Латорицей
Шрифт:
— Говоришь, недавно приезжал твой Маркел… А какого числа, не помнишь?
— Счастливые о числах не думают! — засмеялась Роза.
— Наверно, пятнадцатого или шестнадцатого? — решил помочь ей младший лейтенант.
Карты замерли в руках цыганки. Потом она снова начала раскладывать колоду. Но медленнее, как бы машинально.
Прокопчук понял, что совершил грубую ошибку.
— Ошибаетесь, начальник, не пятнадцатого и не шестнадцатого, а совсем другого числа, другого месяца, другого года. — Она не сводила теперь с офицера подозрительного взгляда. — А с чего бы это милиция интересуется Маркелом? Что-то натворил?
— Да я так просто, — пытался вывернуться Прокопчук, не глядя в злые
— С такой головой и венчаться ни к чему! — Роза вскочила и раздраженно швырнула карты на стол.
— Ну, ну! — только и смог проговорить младший лейтенант. — Не забывай, я при исполнении!
— Знаю: служебная тайна, служебная тайна! — напомнила Роза участковому его слова. — Не выпадает тебе нареченной, начальник! Свадьбу карты не показывают! — Она не могла себе простить, что оказалась в дураках, попавшись на удочку милиционера. — В другой раз погадаю. — Цыганка смахнула карты со стола и сунула в карман фартука. — Меня вон люди ждут.
И, оставив инспектора в растерянности, метнулась к стойке.
3
Комсомольское бюро собралось не на втором этаже, а в кабинете замполита. Во-первых, нескольким человекам удобнее разговаривать в небольшой комнате, а не в пустом зале. Во-вторых, замполит Арутюнов оказался в это время единственным оставшимся на заставе офицером, и ему в любое время могли позвонить.
Но Павел Онищенко расценил это по-своему: решил, что замполит взял заседание под непосредственный контроль, чтобы члены бюро были требовательны к нему, Онищенко. Ведь первым вопросом повестки дня стояло его персональное дело.
Павел сидел на стуле в углу, который он мысленно назвал «стулом подсудимых»; на кожаном диване уселись члены бюро. Комсомольский секретарь ефрейтор Конкин, широкоплечий и неуклюжий белокурый парень, у которого даже ресницы были белые, выбирал себе место, колеблясь: то ли сесть у стола замполита, то ли напротив дивана перед членами бюро. Наконец сел рядом с ребятами.
Ждали лейтенанта Арутюнова.
Онищенко смотрел на большую стриженую голову секретаря, который углубился в папку с протоколами, и размышлял: что же задумало сделать с ним комсомольское, как он говорил, «начальство»? Был уверен, что Конкин заранее посоветовался с Арутюновым, и судьба его, рядового Онищенко, давно решена, а бюро собрали только для того, чтобы объявить ему выговор, не нарушая устава.
Павел одним взглядом охватил кабинет замполита: портреты Ленина и Дзержинского, аккуратный полированный письменный стол, за ним, у окна, — полка с книгами, железный сейф. Сержант Пименов что-то говорит угрюмому Стасюку. «Ну, эти проштампуют мне не просто выговор, а строгий». Онищенко знал, как обычно выступает Стасюк на комсомольских собраниях, когда «прорабатывают» нарушителей дисциплины. Будто бы не словами донимает, а огнеметом выжигает. А на сержанта Павлу и вовсе нечего было надеяться: только глянет на него, и к горлу от обиды комок подкатывается. Ведь именно из-за Пименова вынужден сегодня глазами хлопать.
Рядовой Онищенко понемногу начал привыкать к армейской службе, к пограничному климату, и только придирчивость товарищей, как ему казалось, мешала жить на свете. Так вот горько размышляя, Павел едва не прозевал лейтенанта, который быстро вошел в комнату.
Все вскочили.
— Разрешите начать бюро? — спросил Конкин.
«Начать снимать стружку с человека по фамилии Онищенко», — мысленно прокомментировал Павел слова секретаря.
Ох, как долго и нудно докладывает этот Конкин! Стоять Онищенко неприятно и тяжело: все, что скажет ефрейтор, он знает наперед. И зачем толочь воду в ступе? Всем на заставе и так все это
Павел старался не слушать того, что говорил Конкин, пропускать все это мимо ушей. Он разглядывал стены, какие-то пятнышки на полу, сапоги сидевших на диване членов бюро. Потом и это надоело, и он предался приятным воспоминаниям о Тане, мечтам о встрече с ней, хотя встреча эта могла состояться только через два года. Вспомнил, как познакомился с этой необыкновенной, покорившей его сердце девушкой.
Привел ее Вадик. Сперва была она похожа на замороженную птицу, долго дышала на руки в ванной, отходила, прихорашивалась, а потом появилась — прекрасная, очаровательная! С вызовом на лице и во всей фигуре вошла в комнату, где ее никто не знал, прошла мимо пустого кресла и опустилась на коврик, лежавший в противоположном от двери углу. Опершись спиной о стену, вытянула на полу длинные, журавлиные ноги и с независимым видом посмотрела на всех.
В комнате стало тихо. Никто ведь не знал ее, кроме Вадика. А тот схитрил — сразу же вышел с Лесем в кухню, дав понять, что умывает руки.
Первое оцепенение прошло. Федор, который на мгновение растерялся под взглядом незнакомки, снова начал бренчать (только немного тише) на расстроенном пианино, а он, Павел… Он не вышел из этого оцепенения и до сих пор…
Все это происходило в двухкомнатной квартире Светланы, с которой Павел дружил еще с девятого класса. С тех пор и считалось, что Светлана — «его девушка». Он знал, что Светлана влюблена в него по уши, знал, что если она собирает компанию, то прежде всего ради того, чтобы пришел он.
Павел был со Светланой ласков, уважителен — такой у него характер, — ему казалось, что и сам он в нее влюблен, и никак уж не думал, что способен обидеть ее, быть с ней резким, грубым. Но один этот вечер изменил его привычки, его поведение и его самого. Наверно, никакое стихийное бедствие не смогло бы так молниеносно, с такой силою вывернуть его душу, сломать весь ритм его жизни, как сделала это, не прилагая каких бы то ни было усилий, незнакомка в углу.
На следующий день должна была вернуться из командировки Светланина мама, потому что следующий день — это день рождения Светланы, на который непременно придут бабушки и тетушки с домашними тортами и печеньями, пирогами и пирожками. И завтра, в день совершеннолетия, ей будет скучно, а сегодня… Сегодня собрались с в о и, на общественных началах «скинулись», кто сколько мог, в складчину купили вина и конфет. Сегодня был не день рождения, а просто хорошая встреча старых друзей.
Но когда она, эта незнакомка, так вот запросто села на пол, Павел забыл обо всем: и о Светлане, и о ее восемнадцатилетии, и о компании, и даже о Вадике, который ее привел. Вадик вообще во внимание не принимался. Он ведь только с нею пришел, не больше.
Незнакомка казалась старше Павла. Ей было лет двадцать. Она произвела на него неизгладимое впечатление сразу, и он поспешил подойти к ней первым. Взял со стола самую лучшую конфету и решительно направился в угол. Лариса, девушка Федора, попыталась как бы шутя отобрать у него конфету, но он словно и не заметил этого.