Тени над Латорицей
Шрифт:
— Так чей это перстень?
— Я боюсь ошибиться, — наконец выдохнул Гострюк, и его бесцветные глаза как-то странно блеснули.
— Вспомнили? — от Коваля не скрылся этот блеск.
— Мне приходилось видеть за свою жизнь много перстней и колец, — «брат Симеон» все еще не мог понять, откуда ветер дует и как себя вести.
— С сапфиром?
— С разными камнями.
— Вы себе можете повредить, гражданин Гострюк. Мы-то ведь знаем, чей это перстень. Секретов вы нам не раскроете. Сейчас важна ваша искренность.
— Я
— Ну вот, — подытожил Коваль, — значит, вспомнили и Карла Локкера, и, очевидно, его жену. Хорошо ее знали?
— Катарин? Теперь вспомнил. Верующая была. Богобоязненная, смиренная, ближних любила, как самое себя, заповедей не нарушала.
Коваля словно что-то толкнуло, когда услышал он ответ бывшего монаха: Гострюк назвал убитую «Катарин», так, как, по свидетельству прохожего, кто-то звал ее, стоя у калитки в ту роковую ночь.
— Так зачем вы приезжали двадцать шестого июня? Ведь с самой войны вас здесь не видели. Неужели ностальгия только теперь разыгралась?
— Раньше не мог. Не имел права. Не заслужил. Душа не пускала.
— Ну, допустим. Но вот в этот приезд, двадцать шестого, виделись с Каталин, или, как вы ее называете, Катарин Иллеш?
— Иллеш? — переспросил монах. — Какая Иллеш?
— Не знаете, что Катарин Локкер после смерти своего Карла вторично вышла замуж и сменила фамилию на Иллеш?
Глаза Гострюка погасли и снова уставились в одну точку, на этот раз на стене.
— Катарин — правильно, немка была, — проворчал он, чтобы хоть что-нибудь ответить на вопрос.
— Но ведь с этой семьей у вас были старые связи. Неужели, находясь в этих краях, не зашли проведать?
— Не понимаю, о чем вы говорите?
— Потом поймете… Ну, а еще раз не приезжали сюда, Латорицей полюбоваться?
— Когда же еще? Приехал разок, побродил по родимым местам, земле поклонился и в Киев вернулся, на работу.
— Кого же конкретно вы здесь повидали? С кем говорили?
— Ни с кем. Никого уже нет. Горам, Латорице, земле, на которой грешил, поклонился.
«Дурачками нас считает!» — подумал Бублейников и громко произнес:
— Вы нам, гражданин Гострюк, грехами и горами зубы не заговаривайте! Лучше скажите, зачем приезжали сюда второй раз? Тоже горам кланяться?
— Я был здесь только двадцать шестого июня.
— К Каталин Иллеш заходили?
— Когда?
— Какой бестолковый, а?! — проапеллировал майор к Ковалю. — Когда, спрашивает! Значит, еще раз были?! А может, и не один раз?
— Нет, второго раза не было, — упрямо стоял на своем бывший монах.
Он взглянул на разъяренного майора, заметил укоризненный взгляд Коваля и неожиданно бросил в застывшую, как клей, тягучую тишину:
— Ладно. Заходил
Капитан Вегер перевел дыхание и снова склонился над протоколом. Выпад Бублейникова возымел действие.
Коваль почувствовал, как гулко застучало его сердце. Все шло как по писаному. Значит, это он, этот «брат», звал Каталин! Но разве этот старый седой человек, сидящий сейчас на стуле посреди комнаты с невинным выражением на лице и погасшими глазами, мог зверски убить двух девочек? В конце концов, Каталин — это одно, а дочь его бывшего приятеля — совсем другое. А юная Илона? Да и Каталин задушена опытным убийцей. Не так-то легко было это сделать.
— Ну, допустим, навестил, раз уж приехал, — повторил монах. — Зашел. Минут на пять — десять. Не вижу в этом никакого криминала. И незачем допрашивать меня в милиции!
«А как же тогда Длинный и Клоун? Не мог же этот бывший монах общаться с ними и быть третьим в их компании. А если он сам по себе, независимо… Значит, правду говорят парни на допросах!»
Коваль заволновался и, опасаясь, что его волнение заметит Гострюк, опустил глаза и, стараясь сохранить твердость в голосе, переспросил:
— На пять — десять минут, говорите? Это в первый приезд?
— Так я же только раз приезжал! — наконец потерял спокойствие Гострюк. — Один раз, понимаете?! Боже мой, боже!
Бывший монах произнес эти слова с такой искренностью, что Коваль засомневался в своих выводах.
— Скажите, а зачем вы заходили к Каталин Иллеш? По какому делу?
— Какие там дела! Просто вспомнил ее, дай, думаю, загляну, узнаю, как живет.
— В котором часу вы были у нее?
— В котором? Точно не скажу — где-то перед поездом, днем.
— А не вечером?
Гострюк покачал головой.
— И не ночью?
— Днем, говорю, перед поездом на Киев.
Коваль вспомнил, что и Ховаш свидетельствовал о встрече с Гострюком на вокзале перед отходом киевского поезда.
— Ну, если все так, как вы утверждаете, зачем же тогда битый час отрицали свой приезд? Почему сразу не сказали: был, приезжал, походил по улицам, навестил знакомых?
— Я приезжал не для того, чтобы кого-то навещать. К Катарин зашел случайно.
— Еще к кому-нибудь заходили? К старым друзьям?
— Здесь нет у меня друзей.
— У него здесь только старые враги, — заметил Бублейников и взглянул на капитана Вегера, ожидая поддержки. — Удивительно еще, что не побоялся нос сюда сунуть.
— Это верно, — согласился Вегер. — В свое время навредил здесь людям немало.
— Значит, просто так зашли, — продолжил допрос Коваль, — поболтать с вдовой. И, кстати, даже не поинтересовались ее новой фамилией. Она что — скрыла от вас, что вторично замужем была?
— Не интересовался, — согласился Гострюк. — Суета сует.