Тени прошлого

Алейников Кирилл

Кафе, в котором обедали офицеры, находилось не в самом центре, а довольно далеко от него. Но всё же вокруг хватало транспорта, людей и строений.

— Это здесь красиво. А на окраинах? Там всё однообразно. Знаешь, какой унылый вид из окна моей комнаты? — взгляд Кейси застыл на соседнем здании гостиницы, вид из окон которой был наверняка не в пример лучше.

— На то они и окраины. Их ещё трущобами называют.

Закончив с едой, Шон вытирал руки влажной ароматизированной салфеткой. Неловкость в общении, которая присутствовала в начале дня, почти сошла на нет, и офицер был этому рад.

— Вот

именно — трущобы. Но скажи мне, Шон, разве тебе не хочется видеть за окнами своего номера красивые деревья, красивые дома, чтобы можно было часами сидеть и просто смотреть на них? Разве тебе не хочется слышать пение птиц по утрам и крики играющей во дворе малышни по вечерам вместо гудения двигателей?

— Если честно, то я не размышлял об этом, Кей. А часами пялиться в окно — так на это у меня времени нет. Но я понимаю, что ты имеешь в виду, и попробую ответить.

Поправив рукой улитку оперсвязи на правом ухе, Шон почесал затылок:

— Дело здесь скорее всего не в эстетике, а в экономичности. Строить панельные дома дешевле, чем возводить их из углерода. Дешевле, быстрее и проще. Чем ближе друг к другу они расположены, тем меньше затрат на строительство коммуникаций. Чем выше дом, тем больше народу можно в нем расселить. А если рассуждать с эстетической точки зрения, то мне кажется, что для того и существуют центральные кварталы — любоваться экзотикой, восхищаться архитектурой…

Допив кофе, он продолжал:

— Трущобы — это как обратная сторона жизни. Центр со всеми своими развлечениями притягивает, а окраины отталкивают, но говорят при этом: «Жизнь состоит не только из радостей, развлечений, отдыха и так далее. Мегаполис — это не только высотки магазинов и отелей, а ещё фабрики и заводы, школы и больницы». Я лично сомневаюсь в том, что люди будут лучше работать, если вокруг них зацветут райские кущи. Пока рядом серость, уныние и однообразие, люди будут стремиться сменить всё это на что-то другое, более эстетичное. Будут работать ради этого. И как я уже сказал, эти стандартные десяти-, двадцатипятиэтажки, в которых мы живём, гораздо выгоднее строить. Да и с точки зрения безопасности слишком растить город вверх нецелесообразно.

Даско не заметил, как начал горячо жестикулировать. Для него это было совсем необычно, так как Шон жестикулировал только в присутствии друзей, каковых на Офелии у него не было.

Кейси внимательно слушала напарника, мягко смотря на него голубыми глазами. Когда Даско умолк, она заговорила:

— Ты прав по-своему, Шон. По твоим словам дело обстоит так: с одной стороны есть апельсин, с другой — желание его съесть. Это понятно. Но часто, и примеров тому масса, апельсин находится слишком далеко. И желание его съесть превращается в желание съесть что-нибудь другое, хоть отдаленно напоминающее этот ваш фрукт. Понимаешь, о чём я говорю?

Шон не понимал, что хотела ему поведать об апельсине напарница, но зато догадывался, что речь совсем не о фруктах. Поэтому честно утвердительно кивнул головой.

— Если бы красота центра была одинакова для всех, и доступна для всех… Но на деле выходит что? Большая часть людей, на которых, по сути, и стоит вся цивилизация, живут в трущобах, в стандартных грязных панельных домах, и ты сам понимаешь,

что далеко не у всех есть возможность заработать на переезд. Вот. Но при этом кто-то живёт в шикарнейших домах — не обязательно в центре, — имея и огромную квартиру, и изумительный вид из окон, и т. д. и т. п.

Последние слова Кейси произнесла как «И тэ тэ дэ и тэ тэ пэ».

— Я хочу сказать, что это приводит к таким негативным эмоциям, как зависть, злость, обида. Это разделяет людей, отдаляет их друг от друга.

«Мы делили апельсин — много наших полегло», — подумал Шон, а вслух сказал:

— Ну ты, Кей, загнула. Знаешь, если отделить центр от прочих районов, заблокировать въезд и выезд, то люди по одну и по другую сторону начнут очень сильно возмущаться. Одни из-за того, что недоступна эта самая красота, другие — потому что…

— …Перестанут ощущать своё материальное превосходство. К тому же блокада — это ограничение свободы. Той или иной. Невозможность удовлетворения каких-то потребностей.

Вздохнув, Шон хмыкнул:

— Спор не о чем, короче. Ты приводишь в пример Сейтхент. У вас и города зелёные и экзотичные, и дома индивидуальные. Все равны и всё для всех. А люди всегда делились. На сорта. Что бы там ни говорили историки. И тем не менее мы прекрасно процветаем как цивилизация. Может быть наша сила — в разделении?

— Шестьсот лет назад вы почти самоуничтожились. Разделение опасно.

Кейси наблюдала через плечо напарника, как вошедший самец каоли, на бедрах которого висели кобуры импульсников, хищно оскалился и начал утробно рычать, но заметив двух полицейских-людей, поспешно ретировался. Наверняка солдат-каоли заходил для того, чтобы устроить очередной скандал со стрельбой. Но полицейских, тем более полицейских-людей все ящеры боялись.

— Вы тоже делитесь, — заметил Шон.

— На Бойцов, Изобретателей и Строителей. И у нас возможен свободный переход из группы в группу, если в том есть личная потребность. Ещё мы делимся по должностям, но это — степень ответственности, а не материального благосостояния.

С этим Даско вынужден был согласиться. В мире людей начальники, заведующие лабораториями и офицеры старшего звена живут гораздо лучше простых смертных.

На улице снова заморосил проклятый дождь. Было видно, как крупные капли на стеклах и металле патрульного антиграва, стоящего совсем рядом с окнами кафе, собирались в ручейки и стекали на желтую брусчатку из звездообразных кирпичиков. Пристроившиеся рядом флаеры хоть и принадлежали к разряду дорогих, всё же не так красиво смотрелись, как сине-белый полубоевой полицейский болид.

Спор не был принципиальным. Скорее, это был просто разговор, а не прения, когда Шон обязательно злился, если не удавалось доказать свою правоту. Подумав о том, что ему — Шону Даско, двадцатипятилетнему офицеру Полиции Керинга, Офелия — повезло и с работой, и с напарницей (второе было гораздо весомее) и улыбнувшись, патрульный перевел взгляд с флаера на напарницу, чтобы предложить ей продолжить патрулирование…

…И испугался.

Модифицированная кожа на лице Кейси стала бледной, широко распахнутые глаза уставились в пустоту, а нижняя губа, обнажив ряд белоснежных зубов, чуть заметно подрагивала.