Тени пустыни

Шевердин Михаил Иванович

«Прежде всего мне важно лечить человека, — утверждал Петр Иванович. А кто он — неважно! Он — больной, я — доктор и обязан его лечить».

Так и сейчас. Петр Иванович и понятия не имел, кого он посадил на свою лошадь…

Странник, придя в себя, все порывался что–то сказать. В глазах его читалось удивление и даже испуг. Но доктор решительно пресек всякие разговоры и принялся насвистывать, когда незнакомец забормотал, пытаясь привлечь его внимание.

Позже, вечером, на привале Петру Ивановичу все же пришлось выслушать странника.

Слабым еще, но

решительным голосом, пытливо вглядываясь в глаза Петру Ивановичу, странник заговорил:

— О святой пророк, о Абулфаиз! Да вознаградит рука Али твою руку, чужеземец, которая зажгла снова потухший светильник моей жизни!

И так как доктор молчал и даже не повернул головы, странник продолжал:

— Ты меня спас от смерти. Спас, не ожидая награды и не желая слушать благодарности. Я не нищий, я хочу отблагодарить тебя за великодушие.

— Нет, — сказал холодно доктор, — спрячь свое золото. Советская власть послала меня в Иран лечить людей, а не наживаться на несчастьях бедняков.

Нет, определенно странник вызывал какие–то, смутные воспоминания. Поразительно страстные, удивительно знакомые влажные, горящие внутренним огнем его глаза, какие встречаешь раз в жизни, будили смутные, ни с чем не сообразные воспоминания, тревогу. Возникло настойчивое, неотвязное желание вырвать что–то из самых глубин прошлого. Петр Иванович хотел вспомнить и не мог…

— У вас все такие… в стране русских? — тихо спросил странник.

— Не все, но многие.

Горячий ветер крутил соляную пыль и тихо позвякивал уздечкой коня. Оранжевым апельсином безжалостное солнце иранского нагорья скатывалось к гребням красных, лишенных жизни холмов. Треща ломкой солью, плелся в их сторону, мелко перебирая точеными ножками, осел. Из–за мешков с солью высунулась черная физиономия теймурийца–солекопателя. Сверкнув белками глаз, он скороговоркой тихо сказал страннику:

— Мир вам… Сулеймана проводил обратно… Прощайте. Только помните: я вас не видел, вас не знаю. Вчера, позавчера тут шлялись жандармы… Сегодня тоже ищут. В Сиях Кеду мне сказали, враг шахиншаха пошел через Немексор. Только птица сейчас летит через Немексор. Пучина… Гибель. Я вас не видел. Вы меня не видели… А ну, длинноухий, базар далеко, солнце низко… Пошел!

Теймуриец ушел. Осел проворно перебирал ногами…

От апельсина в тумане на горизонте осталась маленькая долька, а они все сидели и молчали. Кони, закрыв глаза, покачивались на усталых ногах. Странник молчал и смотрел на теймурийца, уходившего со своим ослом в бесконечную даль.

— Что ж, надо двигаться, — проговорил Петр Иванович.

Тщательно стряхнув соляную пыль с сапог, точно он собирался ступить на персидский ковер, он встал. То же сделал и странник, но тут же опустился на соль. Лицо его исказилось от боли.

— Я пойду сам. Иди, добрый человек!

— Без глупостей, — мрачно сказал доктор. — Ты и двадцати шагов не сделаешь.

— Ты слышал… Они ищут. Они рыщут кругом. Тебе плохо будет, добрый человек.

Он лежал на спине, и из горла у него вырывались клокочущие звуки. Он побледнел. Нос его заострился.

«Где

я его видел?» — назойливо стучала в голове доктора мысль.

— Послушайте, — сказал он Алаярбеку Даниарбеку.

— Что?

— Устройте больного… Посадите его к себе…

— Ого, — пробормотал маленький самаркандец. — Мы сердимся!

Пока Алаярбек Даниарбек, кряхтя и ругаясь, втягивал, словно мешок, странника на круп хезарейского конька, доктор не спеша забрался в седло и неторопливым шагом поехал в ту сторону, куда направился добытчик соли.

— Вам будет плохо, — бормотал странник. — Я падаль, мне пришел конец.

— Молчи! — проворчал Алаярбек Даниарбек.

— Из–за меня пропадет хороший человек.

— Помалкивай! Мой Петр Иванович всегда возится со всякой падалью, какой вообще место в яме.

— А ты не изменился, Алаярбек Даниарбек!

Алаябрек Даниарбек так резко повернулся к страннику, что оба чуть не свалились с коня наземь.

— Эй, что ты сказал?

— Сказал то, что сказал. Не вертись.

— Эй, откуда ты меня знаешь, дьявол?

— Дай мне слезть. Все равно я пропал.

Отъехавший шагов на двадцать Петр Иванович остановился и крикнул:

— Сидите спокойно.

Петр Иванович тоже слышал слова странника. И вдруг его словно озарило. Прошлое всплыло в сознании. И он вспомнил…

Да, время подобно мечу. Оно разрубает тьму воспоминаний.

Старинный город Бальджуан, где–то у самого подножия Памира. На жалком ложе — человек. Мучительная операция без наркоза при свете глиняного светильника. Две пули, вынутые из тела раненого. Стоны. Далекая стрельба за рекой. Ночь.

Да, девять, нет, десять лет прошло. Тогда, в 1921 году, в Восточной Бухаре еще шла воина. Война с преемником авантюриста Энвера–паши турецким генералом Селимом, или Сами–пашой, с басмаческими курбаши. Петр Иванович, молодой военный врач, не слезал с лошади. Как–то после стычки в камышах к нему на перевязку привезли командира таджикского добровольческого отряда. Потрясенный, Петр Иванович в могучем почти бездыханном бородаче узнал легендарного дервиша Горной страны ишана кабадианского Музаффара, который сыграл чуть ли не решающую роль в разгроме и гибели Энвера–паши. Случай и обстоятельства сталкивали доктора с дервишем на караванных тропах и горных перевалах до того уже не раз.

После тяжелой операции, придя в себя, Музаффар рассказал доктору странную, совсем фантастическую историю своей жизни, рассказал, как понял Петр Иванович, потому, что был при смерти, потому, что в своей гордыне не хотел уйти из жизни в безвестности, не оставив по себе памяти, не приоткрыв завесы, скрывавшей его подлинные дела и поступки. Все, что он говорил, походило на бред больной фантазии. Он говорил, что он совсем не дервиш, а великий воин, что он не командир добровольческого отряда, а вождь кочевого племени, что он не ишан, а смертельный враг Англии. Да мало ли что мог наговорить в предсмертном бреду человек с бурной судьбой и горячим воображением. Но Музаффар не умер. Он выздоровел и… исчез.