Тени сумерек
Шрифт:
— Я? — изумился каррант.
— Да, ты. Ты мог прекратить это сразу, когда Эрвег и Берен только начали браниться.
— Не мог, — Берен с видимым удовольствием подставлял лицо под влажный платок. — Потому что я не стал бы молчать, а Болдог не искал бы других способов заткнуть мне рот. Между нами счеты, которые закончатся только тогда, когда один другого убьет. Он лишил меня отца и братьев, я его — сына…
— Разве нельзя решить дело миром? — спросила Этиль. — Расчесться вирой?
— Я возьму с него виру только кровью. Он с меня — тоже. Спроси у него, из чего сделан его пояс. Из какой кожи.
— Тем
— Понял, лорд-наместник, — кивнул Берен. — Благодарю тебя, госпожа целительница.
— У тебя порвана рубашка, — сказала Тхуринэйтель. — Пойдем, зашью.
Берен поковылял за ней к огню. Женщина достала из отворота плаща иглу, а из сумки — нитку, продела, завязала узлом и начала пришивать полуоторванный рукав. Горец сидел на полу у ее ног в совершенно замороженной, деревянной позе — словно боялся касаться ее лишний раз.
Как странно, подумал Илльо. Очевидно, что его тянет к ней. Тхуринэйтель невероятно хороша собой и любит мужчин…
Илльо от матери досталась прохладная эльфийская кровь. Но Берен не был полуэльфом, и совершенно напрасно пытался скрывать, что Тхуринэйтель волнует его. Он пытался вести себя как эльф-однолюб, совершенно неестественным для человека образом, и это прямо бросалось в глаза. Вот — одно из главных отличий между нами, подумал Илльо: эльфы калечат людей, переделывая их по своей мерке. А люди не могут жить эльфийскими правилами, и поэтому вынуждены лицемерить. Подобно Берену, который спит с Тхуринэйтель, но в остальное время делает вид, что между ними ничего нет и даже старается не касаться ее.
Он набросил плащ и поднялся на крышу замка.
Что ж, все не так плохо, как он ожидал поначалу. А чего он, собственно, ожидал? Что Берен окажется лохматым грязным дикарем, будет рычать на всех и непрестанно браниться? Вот была бы несусветная глупость… Нет, он ждал и боялся другого: что Берен — либо расчетливый негодяй, либо просто мясник. О нем говорили и то, и другое, но Гортхауэр, похоже, в нем не ошибся… Если не считать странностей в отношениях с Тхуринэйтель и прорвавшейся сегодня вражды с Болдогом — вполне объяснимой, надо сказать — то Берен вполне достоин стать рыцарем Аст-Ахэ. Его насмешки над Учителем, довольно грубые… Да, они ранили, но не были опасны. Глупо ожидать, что в такое короткое время полностью изменится образ мыслей. Вот если бы у Берена ни разу ничего подобного не прорвалось — тогда стоило бы насторожиться.
Гортхауэр прав, уже в который раз. Эту душу стоит спасать; ее необходимо спасти.
Илльо повернул лицо на восток. Там, в сердце страны, над перекрестком двух больших дорог, лежала их конечная цель — крепость Каргонд. Родной дом Берена.
Илльо думал, что многое откроется именно в Каргонде. Что стены заставят человека, наглухо закованного в броню
«Учитель, помоги мне!» — мысленно воззвал рыцарь.
Когда он вернулся, все спали. На широкой лавке возле дымохода — Этиль и Даэйрэт. Чуть подальше, тоже под одной овчиной — Берен и Тхуринэйтель. Илльо предстояло лечь рядом с Эрвегом. Тот, как всегда, раскидался на всю постель.
Илльо нашел место, где сесть, снял сапоги и пояс, но, глядя на Берена, задержался.
Тот не спал. Тхуринэйтель спала, положив руку ему на грудь, а он — нет. Дыхание было как у бодрствующего, и веки дрожали.
— Берен? — тихо позвал полуэльф.
— Да…
— Что с тобой?
— Почти ничего… Уснуть не могу. Понимаешь, Болдог мне крепко наподдал…
— Ты сможешь завтра ехать верхом? — забеспокоился Илльо.
— Смогу, не волнуйся… А вот уснуть сегодня — не сразу, если ты мне не поможешь.
— Не понимаю.
— Ильвэ… Я лежу в обнимку с женщиной. У которой все на месте. И которая прижимается ко мне изо всех сил потому что холодно. Давай поменяемся. Ты ляжешь с ней, а я — с этим парнем. Надеюсь, никто ничего плохого про вас не подумает.
— Я согласен, — Илльо перебрался на его место. — Ткни Эрвега пальцем в бок и скажи: «подвинься».
— Подвинься, — Берен последовал совету, и Эрвег подобрался. — Спасибо, Илльо.
— Не за что… Раз уж мы заговорили об этом… Не нужно притворяться, что между тобой и Тхуринэйтель ничего нет. Вас никто не осудит. В Аст-Ахэ смотрят на женщин, которые сами выбирают себе пару, немного иначе, чем у вас.
— Ах, вот как… — пробормотал Берен. — А на мужчин-клятвопреступников как у вас смотрят?
— Но ведь ты уже переступил через свою клятву.
— А, ну да… Так чего ты хочешь? Чтобы мы не стеснялись целоваться и тискаться на глазах у всех?
— Чтобы ты перестал вздрагивать при ее прикосновении так, словно тебя касается жаба. Не более того.
— Договорились. Спокойной ночи, Ильвэ.
Каргонд… На закате замок и вправду был пламенно-алым. Выстроенный из красного гранита над обрывом, четырехбашенный Каргонд бойницами смотрел на все четыре стороны света. А под холмом был перекресток двух дорог, по которым шло все передвижение в Дортонионе. Одна вела через Ущелье Ладроса, стиснутое отрогами Эмин -на-Тон и Эмин Гвайр, в сердце страны, равнину-чашу, а оттуда — к проходу Анах, отсекающую Эред Горгор от Криссаэгрим. Другая, та, по которой они приехали, поднималась Ступенями Ривиля в долину Хогг, пересекала Моркильский Лес и, свернув ненадолго к Каргонду, бежала почти прямо до масляных полей Друна, втискивалась между двумя пиками на востоке Горгората и дальше поднималась все выше и выше, петляя по долинам, до того самого перевала, где берет начало Арос, и откуда рукой подать до прохода Аглон. Неудивительно, что в ущелье под Каргондом вырос поселок ремесленных и торговых людей — именно здесь был самый большой в Дортонионе торг. Берен смутно помнил, что где-то видел торг намного больше и богаче, но таких смутных воспоминаний, бессвязных, как сны, в последнее время было много, и он привык их от себя отгонять.