Тени сумерек
Шрифт:
Даэйрет похолодела. Так эта тошнота… Она снова болезненно икнула, и Айренар, зачерпнув кружкой холодной воды, подал ей.
— Разве смертные женщины не знают, что зачали?
Даэйрет покраснела до корней волос. Ее же учили! Она должна была догадаться! И тут же она поняла, что и догадывалась, но не пускала эту догадку на поверхность. Потому что в этом случае — что ей делать дальше?
— Или тебе тяжело говорить об этом? Ты… подвергалась насилию?
— Нет! — Даэйрет даже воду расплескала от возмущения, а икота прошла сама собой. — Он… он хотел жениться на мне. Правда! А его убили…
Она
— Нолдор.
— Но скорбишь ты не о нем, — спокойно сказал эльф, и это спокойствие было ей как пощечина.
— Ну и что, — разозлилась Даэйрет. — Я была его пленницей… Я… я не знала, что будет завтра…
— Завтра наступило сегодня, — сказал эльф.
— Очень хорошо! И что же мне делать?
— Наверное, жить. Если ты оглянешься вокруг, ты насчитаешь нас около трех десятков — тех, которым нужно будет как-то жить, и которые пока не знают — как.
— Послушай, эльф! — Даэйрет вырвала руку. — Я не слепая и не дурочка! Я знаю, что всем вам пришлось много хуже, чем мне. Но вы… вам есть куда возвращаться. А мне некуда! У меня нет дома! И здесь меня все ненавидят.
— Почему ты думаешь, что все тебя ненавидят?
— Потому что я — оруженосец Аст-Ахэ. Порченая Морготом — вот, как вы считаете.
— Мне всегда казалось, что я лучше прочих знаю, как я считаю, — голос нолдо не похолодел нимало, он даже улыбнулся, но Даэйрет это и бесило. Неужели злоба ни разу не прорвется из-под этой безупречной маски? Или того хуже — это вовсе не маска, а лицо, и тогда… тогда это лицо настолько прекрасно, что его нужно или полюбить всем сердцем, или возненавидеть, а равнодушным оставаться невозможно. Неужели они все такие?
— Не скрою, — продолжал Айренар. — Порой ты раздражаешь меня. Но назвать это ненавистью? Я слишком хорошо знаю, что такое ненависть. То, что произошло с тобой, можно назвать и порчей… Но это вряд ли mael, ведь сведущие в чарах ничего такого на тебе не нашли. Едва ли ты испорчена сильней, чем весь род людской.
— Ага, — почти радостно сказала она. — Так я и думала: род людской порчен, да? Весь? Мудрые эльфы посоветовались и решили, что мы все порчены?
— Если ты здорова душой и телом, почему ты искала себе погибели?
— Потому что мне плохо!
— Хуже всех? Непереносимо?
— Чтоб ты пропал! — Даэйрет вскочила и пошла прочь от костра. Пусть сам доваривает, раз такой умный.
Она остановилась, подойдя к границе лагеря. Обещание Нимроса забить ее в колодки, если она нарушит эти границы, вспомнилось разом. Куда же пойти?
«Мне надо поговорить с госпожой Лютиэн» — вдруг подумала она.
Эльфийскую королевну можно было найти в трех местах: или в их с Береном палатке, или у раненых, или на берегу, откуда был виден остров. Даэйрет рассудила, что в утренний час она будет у раненых — и не ошиблась. Маленькая эльфийская колдунья была там, сидела у костра перед палаткой, оструганной палочкой помешивала травы в котелке… Даэйрет принюхалась — чабрец и чистотел. Обмывать раны, понятно. Прекраснейшая из эльфийских дев, как говорили о ней во всем Белерианде. Сейчас, одетая по-мужски и остриженная как мальчик, она сидела спиной к Даэйрет, и черные волосы открывали
На деле, подумала Даэйрет, Берен просто бросил лагерь на нее. Ведь все на ней, она руководит и лечением тех, кто еще не встал на ноги, и готовкой пищи, и уборкой, она сносится с Артанором и Хурином, а Берен только торчит на острове целыми днями. Горюет, значит. Так привык в своей дикой стране, что женщина должна обхаживать мужчину и воина, что и не задумывается над тем, какая необыкновенная женщина его невеста и как многим он ей обязан. Просто принимает ее заботы как должное — чего еще от него ожидать…
Даэйрет вдруг подумала, что может ведь ни о чем с ней не говорить — просто найти в лесу родильный корень, заварить и выпить. В Аст-Ахэ считалось, что это право женщины — распоряжаться своим телом… Ведь еще неизвестно, есть ли у такого маленького… плода… душа. Где она там помещается — когда ребенок выходит на малом сроке, он и на рыбу-то не похож, не то, что на человека…
И вдруг одно это соображение — «в Аст-Ахэ считалось» — разом сделало для нее противным все намерение. И само намерение, и отвержение были мимолетными — но Лютиэн словно услышала это короткое внутреннее борение и подняла голову от котелка. Взгляд ее был внимательным и строгим, таким, что Даэйрет не могла ни отвести глаз, ни повернуться и уйти.
— Ты хотела поговорить со мной? — спросила принцесса. Двое эльфов — Элвитиль и еще один из освобожденных нолдор — при ее словах поднялись и ушли.
— Садись, — Лютиэн показала на место, прежде занятое Элвитилем, бревнышко-плавунец, выловленное вчера и положенное у костра на просушку.
Даэйрет села.
— Ты хотела спросить о ребенке?
— Ну… да. Получается, все знают, кроме меня. Глупо.
— Не все. Я, Берен и Айренар: ему я поручила проследить, чтобы ты не потеряла дитя. Я думала, ты знаешь тоже.
— Нет, не знаю. Я знаю только, что меня тошнит по утрам. Отчего это, только сейчас догадалась.
— Ты больна?
— Нет, так часто бывает, от этого еще никто не умер… — ей было немного приятно знать такое, чего не знает эльфийская волшебница, ей льстило, что дочь Мелиан внимательно ее слушает. — Нередко женщины так и догадываются, что тяжелы, раньше, чем перестают кровоточить: по тошноте.
— Кровоточить? — снова удивилась Лютиэн.
— А что, Берен тебе не рассказал? — слегка язвительно спросила Даэйрет.
— Ему трудно говорить об этом с женщинами. Хотя между собой мужчины эдайн, похоже, говорят о чем угодно. Расскажи мне ты.
— Ну… меня так учили, — сама не зная почему, она сделала эту поправку. — Что женщина кровоточит каждый месяц потому, что из нее выходит несделанный ребенок. Луна пробуждает женщину, когда ей исполняется четырнадцать весен — или около того. В ней созревает одна половинка младенца, а в семени мужчины содержится вторая половинка, и если этой второй не будет, то несделанный ребенок выйдет. А куда ему еще деваться. А что, — ее одолело любопытство, — у эльфийских женщин не так?