Шрифт:
Глава 1
Она очнулась от боли. Боль вывела ее из лихорадочного забытья, боль заполнила все ее существо. Она не чувствовала, не видела и не слышала ничего, кроме боли.
И тем не менее именно боль заставила ее открыть
Она хотела позвать на помощь, ибо боль была невыносимой, но бесполезно. Ее горло словно сковала невидимая ледяная рука.
И тут она впервые разглядела этих людей, разглядела по-настоящему. Из ее груди вырвался стон, но они даже не попытались заткнуть ей рот. Видимо, понимали: кричи не кричи, помещение звуконепроницаемое, никто все равно ничего не услышит.
Она попыталась подняться и тут же снова бессильно откинулась на подушки. Все ее тело пронзила невыносимая боль. Но она должна встать, должна выбраться отсюда, пока не слишком поздно. Должна!
Прямо перед собой она различила какое-то светлое пятно. Лицо, вернее не лицо, а маску, под которой скрывалось лицо. Ужасную звериную маску.
Стон застрял у нее в горле.
Голос, доносившийся из-под маски, был глухим, неестественным. Но до боли знакомым.
— Скоро пройдет, — сказал этот голос.
Это знакомый голос! О Господи!
Боль усилилась. Тени в масках засуетились вокруг нее, о чем-то заговорили. Их голоса становились все громче и громче, пока наконец не переросли в рев, грохочущий рев, будто у нее в голове вдруг возник водопад. Потоки воды стекают вниз с оглушительным, невыносимым, адским грохотом…
Что же делать? Нельзя оставаться здесь!
Но тени в масках крепко держат ее, не давая вырваться. Она почувствовала, что больше не может пошевелиться, закричать, не может думать. Сознание снова оставляет ее. И она не в состоянии ничего сделать.
Все кончено. Она знает это. Знает с тех самых пор, как увидела этих чудовищ в масках, услышала этот приглушенный дьявольский голос. Голос, который был ей так хорошо знаком.
Все кончено.
На улице шел снег. Мягкие хлопья облепили его волосы, но Сэма Донована это нисколько не беспокоило. Ему сейчас было не до снега и не до Рождества. Его волновало лишь одно: письмо, которое лежало у него в кармане.
Это письмо не давало ему покоя. У него было такое чувство, будто в нагрудном кармане, рядом с сердцем, лежит тяжелый камень.
Неожиданно словно из-под земли вырос Санта-Клаус и протянул ему копилку.
— С Рождеством!
Первым его побуждением было хорошенько треснуть Санта-Клауса, но, в конце концов, тот же не виноват в том, что произошло.
Сэм покопался в кармане брюк, извлек оттуда несколько монет и бросил их в копилку. Санта-Клаус поклонился, тряхнув седой бородой, и пошел искать следующую жертву.
А Сэм распахнул дверь и, перепрыгивая через ступеньки, бросился к себе в кабинет. Его не смутили ни темная лестница — перегорела последняя лампочка,
— Черт! — выругался он, в спешке уронив ключи, и наклонился, в темноте обшаривая грязный пол.
Наконец замок поддался его усилиям, и, открыв дверь, на полупрозрачной панели которой значилось: «Сэм Донован, частный детектив», он вошел к себе в кабинет. Даже не останавливаясь, чтобы зажечь свет, он бросился к холодильнику, стоявшему в дальнем углу, и извлек оттуда темно-коричневую бутылку пива. Привычным движением, уперев ее о край стола, снял пробку и припал к живительному напитку.
Со стороны он походил на атлета: высокий, стройный, подтянутый. Такому как раз под стать спортивная куртка с меховой оторочкой и светло-серая водолазка.
Куртку Сэм снимать не стал. Подойдя к окну, он невидящим взором уставился на заснеженный город. Вернее, на ту его часть, которую было видно с третьего этажа. Машины медленно проплывали внизу, пешеходы, напротив, ускоряли шаг: торопились найти под ходящий подарок к Рождеству.
Рождество! Все словно с цепи сорвались. Казалось, только о празднике и думают!
Сэм раздраженно хмыкнул. И батареи жарят вовсю, того и гляди лопнут. Надо сделать замечание домовладельцу.
Раздался телефонный звонок. Так он и знал. Знал, что ему позвонят.
Повернувшись, он снял трубку и бросил:
— Донован.
— Крамп, — раздался голос шефа полиции. — Говорят, ты тут был сегодня, задал задачку моим парням.
Это не враг, это друг. Крампа Сэм знал с детства, для него голос старого полицейского все равно что для малыша колыбельная, которую поет мать.
— Хоть бы постеснялся, ведь завтра Рождество! — продолжал Крамп. — Шел бы домой, елку нарядил бы, что ли. Или уж напился бы на радостях, в конце концов.
Крамп мог себе позволить подобную фамильярность. Ведь он еще был дружен с отцом Сэма, помогал ему, когда настали трудные времена. А они настали, когда умерла жена друга, мать Сэма.
— Я кое-что раскопал. Нечто, что прольет свет на смерть моей матери. Теперь я знаю, кто ее убил.
Крамп фыркнул.
— Господи, Сэм, мы это уже проходили. Я все понимаю, но нельзя же всю жизнь только об этом и думать. Все, дело закрыто. Прошло уже двадцать лет. Кен Оскальски подписал признание, а раз так…
— Оскальски ее не убивал. — Не давая Крампу возразить, Сэм продолжил: — Я обнаружил письмо. Письмо, которое написала маме тетя Викки.
— Виктория? Так ведь она же недавно умерла.
Тетя Викки, как называл ее Сэм, была старше своей сестры Маргарет, его матери, почти на десять лет. Они с его отцом что-то не поделили, поэтому и после смерти Маргарет почти не общались.
— Умерла. Больше того — она написала завещание в мою пользу. Правда, наследство там не Бог весть какое, в основном старые письма. — Сэм прислонился к батарее. Теперь он уже был рад теплу. — Но эти письма мне кое-что подсказали. Ты ведь был в курсе того… — он запнулся, — что моя мать встречается с другим мужчиной? — Эти слова дались ему с большим трудом.