Тени в раю
Шрифт:
— Все нормально, Лиззи. Естественно и нормально. У вас есть друг?
— Зачем? Чтобы родить внебрачного ребенка? Тогда конец моим последним надеждам, — печально произнесла Лиззи.
«Танненбаум, по-видимому, сделал правильный выбор, подумал я. — А Везель, наверное, наврал ему, и у него ничего не было ни с одной из них».
Вошел Фрислендер.
— А, наш юный капиталист! Вы пробовали миндальный торт, Лиззи? Нет? А надо бы! Так вы совсем исхудаете. — Он ущипнул Лиззи за зад. Вероятно, не впервые, потому что она никак не реагировала. К тому же это вовсе не было признаком страсти, а скорее своего рода отеческой заботой работодателя, желавшего убедиться,
— Спасибо за совет, но у меня нет на это денег.
Фрислендер благосклонно посмотрел на меня.
— У вас еще есть время кое-что наскрести. Я слышал, что вы стали неплохим коммерсантом. Если когда-нибудь пожелаете открыть самостоятельное дело, можно будет об этом поговорить. Я финансирую, вы продаете, а прибыль пополам.
— Это все не так просто. Мне ведь пришлось бы приобретать картины у коммерсантов, которые сдерут с меня ту цену, по которой продают сами.
Фрислендер рассмеялся.
— Вы еще новичок, Росс. Не забудьте, что кроме всего прочего имеются и проценты. Не будь их, мировой рынок давно бы рухнул. Один покупает у другого, и один зарабатывает на другом. Так что, если надумаете, дайте мне знать.
Он встал, и я тоже. На какой-то момент я испугался, что он так же по-отечески, с отсутствующим видом и меня ущипнет за зад, но он только похлопал меня по плечу и двинулся к двери. Вся в золоте, приветливо улыбаясь, ко мне подошла фрау Фрислендер.
— Кухарка спрашивает, какой гуляш вы желаете взять с собой по-сегедски или обычный.
Мне хотелось ответить, что не желаю я никакого гуляша, но мой отказ только обидел бы фрау Фрислендер и кухарку.
— По-сегедски, — ответил я. — Все было великолепно. Очень благодарен.
— А вам спасибо за цветы, — заметила с улыбкой фрау Фрислендер. — Мой муж — этот биржевой йог, как его называют коллеги, — никогда мне их не дарит. Он увлекается учением йогов. Когда он занят самосозерцанием, никто не должен ему мешать — естественно, кроме тех случаев, когда звонят с биржи. Это у него — превыше всего.
Фрислендер стал откланиваться.
— Я должен еще кое-куда позвонить, — сказал он. — Не забудьте же мой совет.
Я взглянул на биржевого йога.
— У меня что-то не лежит душа ко всему этому, — сказал я.
— Почему? — У Фрислендера вдруг заклокотало в горле от сдавленного смеха. — Какие-нибудь морально-этические сомнения? Но, дорогой Росс! Может, вам угодно, чтобы нацисты положили себе в карман огромные
По улицам гулял ветер. Я довез Лиззи до дома — все равно мне пришлось бы брать такси из-за гуляша.
— У вас, наверное, никогда не проходят синяки. Ведь руки у него как клещи, — сказал я. — Он щиплет вас и когда вы за машинкой?
— Никогда. Он норовит ущипнуть меня только на виду у других. Ему просто хочется похвастаться: он же импотент.
Маленькая, потерянная, замерзшая, стояла Лиззи между высокими домами.
— Не зайдете ко мне? — спросила она.
— Ничего не получится, Лиззи.
— Ясно, ничего, — горестно согласилась она.
— Я болен, — сказал я, сам удивляясь своему ответу. — Голливуд, добавил я.
— Я и не собираюсь с вами спать. Просто не хочется входить одной в мертвую комнату.
Я расплатился с шофером и поднялся к ней. Она жила в мрачной комнате с несколькими куклами и плюшевым медвежонком. На стене висели фотографии киноактрис.
— Может, выпьем кофе? — спросила она.
— С удовольствием, Лиззи.
Она оживилась. В кофейнике закипела вода. Мы пили кофе, она рассказывала мне о своей жизни, но все сразу вылетало у меня из головы.
— Спокойной ночи, Лиззи, — сказал я и встал. — Только не делайте глупостей. Вы очень красивая, у вас все еще впереди.
На другой день пошел снег, к вечеру улицы стали белые, а небоскребы, облепленные снегом, казались гигантскими светящимися ульями. Уличный шум стал глуше, снег валил не переставая. Я играл с Меликовым в шахматы, когда вошла Наташа. На ее волосах и капюшоне были снежинки.
— Ты приехала на «роллс-ройсе»? — спросил я.
Наташа на минуту задумалась.
— Я приехала на такси, — ответила она. — Теперь ты спокоен?
— Вполне… Куда мы пойдем? — спросил я осторожно, и это прозвучало как-то по-идиотски.
— Куда хочешь.
Так дальше не могло продолжаться. Я направился к выходу.
— Снег прямо хлопьями валит, — произнес я. — Ты испортишь себе шубу, если мы пойдем искать такси. Нам надо переждать в гостинице, пока не пройдет снег.
— Тебе незачем искать повод для того, чтобы нам остаться здесь, заметила она саркастически. — Но найдется ли у тебя что-нибудь поесть?
Неожиданно я вспомнил о гуляше, полученном от Фрислендера. Я совсем забыл о нем. Наши отношения были такие натянутые, что мне и в голову не пришло подумать о еде.
— Гуляш! — воскликнул я. — С капустой и, я уверен, с малосольными огурцами. Итак, мы ужинаем дома.
— А можно? В логове этого гангстера? А он не позовет полицию, чтобы выгнать нас отсюда? Или, может быть, у тебя есть апартамент с гостиной и спальней?
— Нам это ни к чему. Я живу теперь так, что никто не видит, когда входишь, когда выходишь. Почти в полной безопасности. Идем!
У Лизы Теруэль были великолепные абажуры на лампах, которые мне очень пригодились. Теперь в комнате вечером казалось уютнее, чем днем. На столе красовалась кошка, купленная у Лоу. Кухарка Мария дала мне гуляш в эмалированной кастрюле, так что я мог его разогреть. У меня была электрическая плитка, несколько тарелок, ножи, вилки и ложки. Я вынул из кастрюли огурцы и достал из шкафа хлеб.