Тени восторга
Шрифт:
Когда Роджер вынырнул из глубокой задумчивости, Консидайн был уже здесь. Не иначе как из воздуха соткался.
— Вестей пока нет, — сказал он. — Моттре, идемте со мной, я продиктую распоряжения генералам. Эти джентльмены в состоянии сами себя развлечь. — Он подошел к Роджеру, заглянул ему в глаза и сказал с улыбкой: — Вы все гоняетесь за мечтами, Ингрэм, но даже их маленькую силу не пропускаете через себя. Это все-таки работа. Вряд ли все случится само собой.
— Знаю, — ответил Роджер. — Я думал так: «Сгорая от стыда, взлетели вмиг бойцы». [66]
66
Дж.
— Ну что же, это верно, — серьезно кивнул Консидайн. — Только пожелайте этого всем сердцем, а затем ощутите это в себе. Не нужно чересчур напрягаться, но и расслабляться не стоит. Мы скоро еще поговорим. — Он обернулся.
— Моттре?
Они прошли через холл и открыли дверь в комнату, где на столе стоял небольшой чемоданчик.
— Это драгоценности Розенберга, — сказал Консидайн. — Мы отдадим их немного погодя, а сейчас я хочу посмотреть на них. — Он достал из кармана ключ, открыл чемоданчик и высыпал на стол сияющую груду драгоценностей.
Камни сверкали, светились и мерцали — некоторые были в оправах, но великолепию большинства не мешало ничто. Консидайн смотрел на них, и если бы здесь был Роджер, он бы подумал, что груда драгоценностей и человеческая фигура противостоят друг другу, а между ними, стремительно уплотняясь, мечется чистая энергия. Человек вбирал в себя чарующую игру цветных граней, загадочных оттенков, но кристалл его воли оставался алмазно-прозрачным, глубоким и таинственным, тренированным, очищенным и питаемым многие десятилетия высшей страстью. На лице Консидайна появилась широкая улыбка, фантастическая красота камней приводила его в восторг, почти на глазах превращая чувство в состояние. Он протянул руку, поворошил камни, и они словно потускнели, отдавая ему силу своей красоты. Консидайн едва слышно смеялся, напевая про себя: «Навек вернувшись в цветы и листву». [67]
67
У. Шекспир. «Буря», V, 1 (пер. О. Сороки).
— Это всего лишь цветы, рядом с которыми мы живем, — задумчиво произнес он. — И все же они почти достойны Мессии.
Моттре повернул искаженное лицо к своему повелителю.
— Неужели вы отдадите их? — хрипло прошептал он и дрожащими руками потянулся к сокровищам на столе. — Это… это сама жизнь! — Он благоговейно опустился перед столом на колени.
Глядя на него сверху вниз, Консидайн положил руку на плечо своего соратника.
— Вы их так видите? — спросил он и почувствовал ответную дрожь коленопреклоненного, когда тот поднял лицо.
— Не отдавайте их, — простонал Моттре. — Они — всё, они — это я! Отдайте их мне! Вам они не нужны. У вас и так есть все, чего вы хотите. Говорю вам, они как женщина, они даже больше: женщина не может так трепетать! Я хочу быть рядом с ними, не забирайте их. Я никогда у вас много не просил, я сделаю все, что вы захотите. Скажете — убить, я убью! Я отдам вам за эти камни чью угодно кровь. Хотите — заберите
— Полно, Моттре, полно, — Консидайн наклонился к нему, — вспомните, к чему мы стремимся. Будьте хозяином любви, будьте хозяином смерти! Пусть не восторг мучает вас, а мука станет восторгом. Не ради обладания, не ради себя, овладейте вашим желанием и превратите его в силу. — Он надавил руками на плечи Моттре и пригнул его к полу. — Не ради мечты, из-за которой умер бедняга Нильсен, но ради силы и славы жизни, ради единения смерти и любви и ради власти, что исходит от них. Моттре! Вы, живущий ради красоты, умрете ради красоты!
Он отпустил Моттре, и тот сразу вскочил на ноги и снова кинулся к столу.
— Вот моя жизнь! — вскричал он. — Кто посягнет на них, тот против меня.
— Помните о тех, кто потерпел неудачу на пороге достигнутого, — сурово проговорил Консидайн. — Вам обещано больше, чем все эти камни, — вы ищете победы над смертью. Уничтожьте их в себе, и войдете в покои смерти. Но если вы возьмете хоть один, вы пропали, Моттре. Если вы решите обладать, вы пропали.
— Неправда! — воскликнул мученик. — Вы же обладаете деньгами, домами и землями? Вы же сами говорили, что человек может питаться восторгом того, чем обладает? Скупец — золотом, а любовник — женщиной?
— Если случай дает ему золото или женщину, пусть берет, — ответил Консидайн, — если случай отнимает у него — пусть забудет. Не должно быть разницы. Да, я использую то, что имею, для нашего учения. Но если бы завтра исчезло все мое состояние, думаете, я изменился бы? Человек, предпочитающий обладание потере, пропал. Вы далеко зашли, Моттре, изведав охоту и войну, вы выросли и жили этим восторгом. Живите им и сейчас, а вся эта боль — лишь ваша сила, ищущая достойного разрешения.
— Нильсен искал его, и он мертв! — выкрикнул Моттре. — Это невозможно, это безумнее любых мечтаний. Разве другие в Уганде и Нигерии не пробовали идти этим путем, и разве они оказались удачливее?
— Этим путем шли многие, на востоке, в Англии и Америке, — сказал Консидайн. — Их было намного больше, чем вы полагаете. Разве это причина разувериться, если миллион до вас потерпел неудачу? У одного в конце концов получится, а у его детей это будет уже в крови. Забудьте Нильсена, забудьте их всех. Делайте, что должно.
Консидайн поймал взгляд Моттре и удерживал его до тех пор, пока полковник, содрогнувшись, не отвернулся к стене.
— Я не могу… только не это, — с мукой простонал он. — Что угодно… только не это.
— Вы идиот?! — рявкнул Консидайн. — Это всегда что угодно и всегда это. Как же вы собираетесь встретить смерть когда-нибудь, если не осмеливаетесь умереть сейчас? Всем в этом мире предстоит рано или поздно сдаться ей, но смысл смерти в том, чтобы принять ее добровольно и получить свою выгоду. Жизнь — сражение. Сражайтесь же, получайте раны и научитесь наконец использовать их опыт.
— Но вы же не отдадите их? — жалобно спросил Моттре. Видно было, что слова Консидайна плохо доходят до него. — Пусть они хотя бы будут у вас. Не отдавайте…