Тени заезжего балагана
Шрифт:
— Я вытащу тебя отсюда! Вытащу, чего бы мне это ни стоило!
Хотя лицо человека было не разглядеть в предгрозовой темноте, Уми узнала его голос. Не могла не узнать.
Отец…
— Я не отдам тебя ведьме! — продолжал твердить Итиро Хаяси, спрыгнув с подмостков. — Не отдам!
Сверкнула молния, и на короткий миг Уми увидела, что на щеке отца блеснула дорожка, прочерченная не то потом, не слезами. Вскоре подмостки остались позади, — как и страшные крики, от которых у Уми холодело всё внутри. Что произошло здесь, пока она боролась с колдовством госпожи Тё?
Надсадное
У одного из шатров отец остановился, опустил Уми на землю и склонился над её рукой. Затрещала ткань — похоже, отец оторвал кусок рукава от своей рубахи и принялся почти вслепую перебинтовывать всё ещё сочившуюся кровью проклятую метку.
— Потерпи ещё немного, — твердил он, неловко перевязывая ткань. — Надо остановить её…
Мелькнула очередная вспышка молнии, озарившая окрестности. Лишь благодаря ей Уми увидела, как в их сторону кто-то приближался. Предупредить отца она не могла, но Итиро Хаяси и сам почуял, что больше в этой части балагана они были не одни.
Очередной грохот разъярённой стихии разнёсся над их головами, а дождь всё не начинался, словно выжидал чего-то. Гром затих, и в повисшей напряжённой тишине Уми вдруг услышала, как щёлкнул курок. То отец готовился встретить любую опасность, от кого бы они ни исходила.
Но, хвала Владыке, это оказался не враг.
— Оябун, — прежде Уми никогда не слышала, чтобы в голосе Ёсио сквозило такое отчаяние. — Я нигде не могу найти Уми. Неужели ведьма…
Отец выдохнул. Зашуршала рубаха — похоже, убрал револьвер обратно в кобуру.
— Она здесь, — бросил он. Уми услышала, как зашуршала трава, когда Ёсио опустился рядом с ней. Горячие и шершавые пальцы обхватили её — холодные и неподвижные.
— Но я должен вернуться… туда. А ты увези её. Сейчас же. Понял меня? Головой своей отвечаешь.
Ёсио ничего на это не ответил: может, кивнул, а может, Итиро Хаяси и не нуждался в словах. Ёсио подхватил Уми. Она и не подумала бы, что у него окажутся такие же сильные, как у отца, руки. Надёжные. Тёплые.
Молния выхватила из тьмы глаза Ёсио — они показались Уми темнее ночного неба, которое всё никак не могло разразиться ливнем. На залитом кровью лице ярче обычного выделялся кривой шрам. Чья это была кровь — самого Ёсио, или же того, кто осмелился встать у него на пути?
Отец ничего не сказал. Лишь коснулся щеки — пальцы горячие, чуть дрожащие, как марево над костром, — и тяжело зашагал обратно. А Уми даже не смогла повернуть головы и проводить его взглядом. Не хватило сил, чтобы окликнуть его, спросить, о чём говорила колдунья, о каком предательстве — его и сбежавшей когда-то матери. Умом понимала, что сейчас не время для подобных вопросов. Но сердце жаждало знать правду, вопреки всему.
Вскипали на глазах жгучие слёзы застарелой обиды, а Уми не могла даже незаметно стереть их рукавом кимоно, спрятать, чтобы не выдать, как ей на самом деле было больно. Впервые с момента своего страшного пробуждения Уми порадовалась,
Пока Ёсио нёс её, голова запрокинулась. Весь мир, казалось, застыл в ожидании бури, которая должна была вот-вот разразиться над балаганом, и в тишине хорошо был слышен шелест огромных крыльев. Когда небо прорезал новый искрящийся шрам молнии, Уми увидела на мгновение, как угольно-чёрные тени слетались в ту сторону, где остались горящие подмостки и кричавшие люди.
С запозданием Уми вспомнила про вороватого Сана и про то, как он подставил их всех. Очередное предательство — вот только от него не было так больно, как от слов ведьмы, которые ядовитым плющом оплели сердце… Удалось ли О-Кин остановить жадного до чужого добра духа? Может, и да — тэнгу не прилетели бы в балаган просто так. Должно быть, О-Кин как-то дала знать о том, что поймала вора…
Мысли снова начали растекаться, как вода, перелившаяся через край кувшина. Как там Томоко? Удалось ли ей спрятаться и уйти?
А Ямада? Как он? Не ранен ли?
И отец, зачем же он снова пошёл туда, да что же…
Уми жаждала расспросить Ёсио обо всём, что произошло в балагане, пока она боролась с чарами колдуньи — но не могла произнести ни звука. Даже не почувствовала, как по щекам, наконец, потекли слёзы.
Но Ёсио заметил, остановился. Осторожно усадил у ворот — оказывается, они выбрались из балагана, и никто не встретился им на пути, никто не помешал уйти, — и принялся утирать ей лицо рукавом рубахи.
— Ну что ты, что ты, — приговаривал он, как бывало в детстве, когда Уми особенно сильно ссаживала колени. — Всё уже позади, всё кончилось.
Ей хотелось сказать, что всё только начинается, но с онемевших губ и на сей раз не сорвалось ни звука. Оставалось лишь смотреть на Ёсио и надеяться, что он поймёт. Что почувствует через всю разделявшую их тьму её пристальный взгляд и будет по-прежнему начеку…
Первые холодные капли упали прямо в безвольно обращённую к небу ладонь. Люди верили, что такие капли срывались прямо с чешуи Сэйрю, когда он приносил дождь и пролетал, прячась за облаками. В детстве Уми любила высматривать в небе Дракона — однажды ей даже показалось, что она видела длинное и блестящее, напоминавшее расшитую жемчугом ленту, туловище Владыки. Оно быстро скрылось в вышине, но Уми отчего-то хотелось верить, что ей не привиделось, что Дракон и правда явил себя только для неё одной, чтобы утешить.
Ведь в тот дождливый день мать бросила их…
Теперь же небо застилала такая чернота, что ничего было не разглядеть даже у себя под носом. Гроза разразилась и изливала на Ганрю всю свою горечь. Вспыхнула молния, отразившись в злых глазах Ёсио. Похожий взгляд она видела вчера в игорном доме, когда он ударил Косого Эйкити.
Вчера… Подумать только, всё началось только вчера. А кажется, будто прошла и закончилась уже целая жизнь…
Ёсио вдруг крепко прижал её к себе. От него пахло потом и кровью, на плече змеилось несколько рваных ран, словно кто-то вцепился в него ногтями. Кровь уже подсохла, но Уми казалось, что раны сочатся тьмой — как и проклятая метка в её видении.