Теннисные мячи для профессионалов
Шрифт:
— Не пойму, как, совершив такое преступление в ноябре, он через полгода решился на новое…
— У Смааль он почти ничего не взял. Ценности лежали в настольной лампе. Потерпевшая словно предчувствовала -попросила зятя спрятать драгоценности, чтобы она и сама не знала, где. Собиралась выезжать за пределы…
— Догадываюсь, чем это для нее обернулось…
— Вот именно. Особая жестокость. Всюду кровь. Всю ночь вместе с ним искала свои кольца по всей квартире… — Он помолчал. — Вашей вдове в Коктебеле
— Кстати. Как фамилия жены Рогова? Сазонова? Окунева?
— Окунева. А что?
— Это для следователя.
— Ты остаешься? Я, наверное, тоже лечу со следователем в Коктебель…
— Нет! Уже поехал… Минуту — и ты бы меня не застал…
Впереди шла Веда с друзьями, тоже молчаливые, усталые; бессонная ночь ни для кого не прошла бесследно.
Когда Ширяева проходила мимо Денисова, взгляды их встретились.
«У нее большие глаза, округлый подбородок на белом с желтыми пятнышками пирамидальном лице, змеистые прекрасные полные губы Моны Лизы… — Он заучил наизусть как ориентировку словесный портрет, чтобы без запинки цитировать регистраторам, официанткам в Доме творчества, в пансионате, на турбазе — везде, где придется вести розыск. — Длинные сложные уши с серьгами из сердолика под цвет бус. Глаза серо-голубые…»
Денисов мог окликнуть — «Анастасия!» или «Легитим!», Ширяева сразу бы догадалась, что ее и оперативного уполномоченного из Москвы соединяет общая тайна. Ширяева могла спросить о Ланце, а он ничего не мог ей сказать: решать, что является пока следственной тайной и что нет, -было законной прерогативой прилетающего в Коктебель следователя.
Несколько минут все шли молча.
Впереди из-за домов послышалась музыка, кто-то нес включенный транзистор.
«Я вам скажу оди-и-ин секрет… — обвораживая, запел низкий женский голос, — кого люблю-ю, то-го здесь нет…»
Несмотря на дурное настроение, на усталость, компания задвигалась, защелкала пальцами, принялась пританцовывать.
— Наташа, — окликнула Веда, — думаю, нам лучше сразу отправиться к Сусанне. Успокоить…
— Обязательно. — Лицо женщины все еще было прекрасно, мужчины из компании Веды потянулись к ней, чтобы идти рядом.
«О чем ты сейчас думаешь?» — спрашиваем мы каждую минуту друг друга, как дети…» — вспомнил еще Денисов.
– «Мне страшно, что все это кончится…» Каждый вечер я готов сказать тебе: «Милая, я больше не могу!», а я говорю вместо этого: «Милая, давай поженимся!»
Ему показалось, что он знает об Анастасии и Ланце все или почти все.
«Неудовлетворенное честолюбие, — подумал он, — капкан даже для более сильных характеров. Любой неуспех Волынцев приписывал исключительно неумению стать своим в кругу профессионалов, войти в который он всю жизнь стремился. Ловушки, расставленные
Компания сворачивала.
— Мы еще увидимся? — спросила Веда.
— Наверное. — Он помахал рукой, и Ширяева в ответ тоже подняла руку.
Наступало утро. В небе отделялись более глубокие черные тона.
У автостанции было заметное движение. Из Феодосии прибыл автобус — пустой, с одним-единственным пассажиром — тот, с которым четыре дня назад прикатил и Денисов, — тряский, отправляющийся с конечного пункта еще затемно. В заднем его стекле тревожно мигали многочисленные огоньки; это караван грузовых машин из Судака сигналил, обозначая обгон.
Денисов вышел на шоссе. Со стороны Судака оно постепенно «одомашнивалось», переходя в более или менее широкую улицу, впрочем, изрядно побитую. Деревьев и мазанок по другую сторону поселка было меньше, давала о себе знать «промышленная зона» — автостоянки, два или три склада, несколько гаражей.
Было еще темно, но на шоссе люди уже ждали попутных машин.
— На Симферополь? — спросил Денисов.
— Да, все на Симферополь. В аэропорт.
У почты степенный человек снимал навесные замки с кабин междугородных автоматов. Делал он это основательно, неспешно, на каждое отпирание уходило не меньше минуты.
Подумав, Денисов вошел в одну из кабин, опустил монету, набрал номер.
В Москве трубку снял Бахметьев, он все еще сидел за пультом дежурного.
— Новости есть? — Денисов поставил сумку. Куртка, жестко перехваченная у воротника, коснулась пола.
— Есть. Слушаешь?
— Да.
— Ты прав насчет второй женщины…
Внимательно перечитывая эссе убитого, этого нельзя было не заметить.
— …Сейчас позвонил Королевский; у соседей Волынцева в Харькове действительно лежала телеграмма. Когда он прилетел из Тувы, ему сразу ее вручили. И он помчался…
— Что в телеграмме?
— Королевский восстановил такой текст, — Бахметьев помешкал, надевая очки. — «Буду Москве проездом поезд 441 вагон 4. Если не встретимся, будь счастлив. Больше не могу. Прощай». И подпись. Какая — в жизни не догадаешься!
— Мне кажется, я знаю. — Денисов вздохнул. — Телеграмма была подписана «Отчий дом».
Даже отсюда было слышно море, неумолчное передвижение гальки. Будто кто-то невидимый, тяжелый, неспеша шел вдоль железнодорожного полотна, загребая ногами свежезасыпанный гремучий балласт.
За деревьями взмыли огни, несколько человек с обочины перешли на дорогу.
Денисов повесил трубку. Поправил под мышкой кобуру.
Преступление было раскрыто. Он мог не спешить.
Было справедливым, чтобы люди, пришедшие раньше его, уехали первыми.